Мой любимый ангел - [9]

– Но твоей любви у нее не будет.

Макс резко хохотнул.

– Господи, Луиза, ты что, в самом деле думаешь, что я на это способен? Да я не видел ни одного брака по любви, ни в моем роду, ни вообще. Любовь, если она действительно существует, можно найти только между мужчиной и его любовницей. – Макс взял руку Луизы и поднес к губам. Она смотрела на него широко открытыми глазами, удивленная таким взрывом чувств.

В дверь постучали, однако никто не вошел. Луизины слуги были приучены не входить без спроса.

– Что там такое? – спросила Луиза.

– Коляска его светлости ждет у ворот, мэм.

Макс повернулся к двери:

– Скажи Рэмзи, я скоро спущусь.

– Слушаюсь, милорд.

– Мне надо идти, милая. Я… подумаю о том, что ты мне сказала.

– То есть ты посвятишь этому минуту-другую и забудешь.

Макс с улыбкой покачал головой.

– До свидания, милая. Вернусь, как только смогу.

Он легко сбежал по лестнице в тесную прихожую, где служанка ждала его с теплым сюртуком для верховой езды, шляпой и перчатками. В такое время года за один день доехать не удастся. Темнеет рано, а дороги просто никуда. Будь она проклята, эта женщина. Не могла удержаться, чтобы не подгадить ему, что и понятно, при ее-то происхождении. Но почему это надо было делать именно зимой? Макс тряхнул головой. Ничего не поделаешь. Впереди долгий, тяжелый путь, но надо нагрянуть к ней, пока она его не ждет.

Служанка открыла дверь. Все вокруг было бело от инея, у лошадиных морд курились белые облачка.

Пока он будет ехать в Роузвейлское аббатство, если вообще доедет по такой погоде, он успеет подобрать нужные слова для своей незнакомой кузины. Уж он постарается.

Глава третья

– Эйнджел, ты не видела мой наперсток? Положила не знаю куда, а как я поеду в Лондон без своего рукоделия?

Эйнджел вздохнула. С тех пор как приехал Пьер, с тетей Шарлот становилось все тяжелее. С утра до вечера она только и говорила о том, как поможет Пьеру отобрать титул у кузена Фредерика. Лишь сообщение Эйнджел, что они едут в Лондон, несмотря на непогоду, заставило ее переключиться на другое. Теперь темой ее бесконечных разговоров стало лондонское общество и как это важно для Эйнджел – достойно предстать в нем. Тетя безумолчно говорила о модистках, украшениях и балах.

– Наверное, он где-то на дне вашей рабочей корзинки. Скажите горничной, она его найдет. – Эйнджел встала из-за письменного стола и, подойдя к тете, чмокнула ее в щеку. – Простите, милая тетушка, но мне надо закончить письма, а то мы никогда не выедем. – Она похлопала леди Шарлот по руке и, снова сев за стол, попыталась сосредоточиться на лежавшем перед ней письме. Щелкнула дверь – тетя ушла. Эйнджел вздохнула и начала писать.

Внезапная боль заставила её скорчиться. Ой, только не это! Еще и трех недель не прошло. Эйнджел бросила перо и, прижав руки к животу, согнулась, пытаясь унять боль. Стало как будто легче, но Эйнджел знала, что скоро будет второй приступ. Надо идти наверх к своей горничной, а Бентон не лучше тети Шарлот, если не хуже. Конечно, она желает ей добра, но что толку от ее причитаний по поводу того, что у госпожи непорядок с менструациями, если нет никаких средств их наладить?

Эйнджел поежилась от внезапно нахлынувшего на нее воспоминания: немытые руки акушерки, лезущие в самое потаенное место ее тела, несмотря на то, что она кричит от боли. И еще скрипучий голос врача, призывающий ее молчать. Эйнджел до сих пор как будто чувствовала холодные пальцы, копошащиеся в ее теле.

Боль началась снова. Господи, за что ей такое наказание? И какой от этого прок? Еще много лет назад ей сказали, что она бесплодна. Это говорили все – и врач, и акушерка, и муж, почтенный Фредерик Уортингтон, и даже ее отец…

Хотя нет, отец никогда не употреблял это слово, хотя и был ужасно расстроен тем, что у нее нет детей. Может быть, он надеялся, что она все-таки забеременеет со временем. Такое бывало среди Роузвейлов. У него самого был всего один ребенок, да и тот родился после многих лет брака, а тетя Шарлот не родила ни одного.

Доктора, однако, были уверены в ее бесплодии, а муж злился и заставлял ее подвергаться всяческим процедурам. Джон Фредерик запретил Эйнджел ездить верхом, гулять и запер дома под неусыпным надзором вечно полупьяной акушерки. Он заставлял ее есть отвратительную еду и следил за тем, чтобы она съела все до последней ложки. И без конца заявлялся к ней, требуя, чтобы она выполняла свой супружеский долг.

– Ты моя! – не уставал он повторять. – Моя!

Иногда Эйнджел даже радовалась, когда у нее начиналась менструация, хотя это и было сопряжено со страшной болью.

Кроме последнего случая.

Прошло уже семь недель, а менструации все не было. Эйнджел чувствовала, что в ее теле что-то изменилось. В душе ее родилась слабая надежда, но… Акушерка поторопилась рассказать об этом Джону Фредерику – слишком рано. Не прошло и двух недель, как у нее началось кровотечение. Не обращая внимания на тяжелейшее душевное состояние Эйнджел, подсматривавшая за ней акушерка тут же заявила, что ей никогда не выносить дитя, и, что было еще хуже, донесла обо всем мужу.

Джон Фредерик пришел в бешенство. Он не сказал ни слова, выгнал из комнаты служанок и принялся стегать стонавшую от боли и отчаяния жену кнутом. Она думала, он забьет ее до смерти.