Мой лейтенант - [3]

— Готовьте соображения, начальник штаба, — сказал Клюев спустя минуту и пошагал к машине, в которой потрескивала его рация.

* * *

Белобрысый солдат в пилотке и плащ-накидке стоял около толстой, сучковатой сосны.

— Куда теперь, интересно, нас пошлют? — размышлял он вслух. — Или тут прикажут обосноваться?

Был солдат узкоплеч, вихлявисто подвижен. У него от долгого сидения в машине затекли ноги, он слегка разминался около сосны и все посматривал вокруг, прикидывал вслух насчет перспективы: куда же теперь?

Сегодня ночью, когда роту подняли по тревоге, он решил, что это обычная тренировка. Погоняют с полчасика по плацу или вывезут из городка, проверят оснастку, а потом команда — снова в казарму. Разве впервые? Он даже не стал навертывать на ноги портянок, надел для быстроты одни носки. Сейчас жалеет. Отбивает спасительницу чечетку.

О том, что остановка в лесу временная, солдат догадывался, хотя глаза его пытливо посматривали вокруг в надежде: не производится ли какое приготовление, свидетельствующее об обратном?

Но вокруг было спокойно. Нигде ничего не готовилось. Машины стояли, замаскированные, на положенном расстоянии друг от друга. Солдаты, спешившись, дымили сигаретами, глухо переговаривались. Между деревьями кое-где стлался утренний туман. И сигаретный дым, висевший над головами мотострелков, казался частью этого тумана, только был он не серого, а синего цвета.

Солдат поглядел вверх на сосну, притопнул замлевшей ногой, кашлянул.

— Ну что ж! Здесь тоже неплохо. Мне, например, здесь нравится больше, чем на полигоне, — сказал он. — А вы как считаете, товарищ старший сержант?

Он произнес это громко, с нарочитым стремлением обратить на себя внимание; на самом деле ему здесь ничто не нравилось. И все вокруг знали об этом. Илюшечкин (фамилия солдата) не привык к физическим нагрузкам, он презирал их, он не любил сырость, дождь, он скучал по домашнему уюту.

— Честное слово, товарищ старший сержант, мне нравится здесь, — заверял Илюшечкин, поглядывая смеющимися глазками в сторону куривших солдат. Расчет у него при этом был предельно прост: если не сам старший сержант, то кто-нибудь из солдат откликнется на его слова, подаст голос. Ну а он в свою очередь ответит. И ему ответят. И такая потом начнется словесная чехарда, что хоть кино снимай.

Однако солдаты, стоявшие под деревом, не откликнулись, не подали голоса.

— Скорее бы кухня приехала, — продолжал Илюшечкин, старавшийся изо всех сил расшевелить «публику». — Есть идея, товарищ старший сержант! Пока мы тут обдумываем, пока решаем, как да что, кухня может спокойно готовить завтрак из двух блюд. В крайнем случае из одного блюда. Учитывая погодные условия, я согласен и на одно… Может, сообщить об этом товарищу полковнику?

Старший сержант Саруханов стоял около бронетранспортера и молчал, глядя куда-то мимо Илюшечкина. Болтовня солдата раздражала его. Если бы кто другой трепался, а то Илюшечкин, сачок, любитель устраиваться за счет других. Ему бы сегодня быть в котельной, если бы не этот выезд в поле… Помахал бы лопатой на благо военного городка, поукоротил бы свой язык.

Илюшечкин точно услышал размышления старшего сержанта.

— В городке у нас сейчас спят. И буфетчица Катя спит и ни сном ни духом не чает, что помещение ей придется убирать вечером одной, без помощника…

На солдатских лицах заблуждали улыбки.

— Найдутся помощники! Не беспокойся! — донеслись голоса.

Илюшечкин ждал этих возгласов, но, как настоящий артист, не подал даже виду, что рад им.

— Сядет Катя у окна и будет ждать час и еще час…

— Подставляй карман шире, и пяти минут не будет ждать! — донесся снова чей-то голос.

— Сядет у окна, — продолжал невозмутимо Илюшечкин. — А за окном дождь. А в буфете тепло, тихо…

— Это какая же Катя? — раздался чей-то вопрос — В каком буфете?

— Да слушай его! — откликнулся тут же другой голос. — Баба Катя, почтальонша из колхоза!

Солдаты загоготали:

— В самый раз Илюшечкину!..

— А буфетчица замужем. И зовут ее не Катя, а Зоя.

Илюшечкин поправил пилотку, сделал руками жест, как бы призывая небо засвидетельствовать со своей высоты, с кем ему приходится сейчас объясняться, и сказал, многозначительно усмехнувшись:

— Отродясь не видывал таких несообразительных. Замужем? Ну и что?

— Буфетчицу зовут Зоей! — с прежним недоумением сказал кто-то. — Зоя, а не Катя.

— Нашего командира роты зовут, как известно, Иван Андреевич, а здесь, на занятиях, его именуют товарищ Тридцать первый…

Илюшечкин говорил все это шутя, но старшего сержанта Саруханова уже переворачивало. Черт знает что городит этот парень! Он слишком много позволяет себе!

— Хватит, Илюшечкин! Прекратите разговоры! Идите в свое отделение.

Саруханов повернулся и сделал несколько шагов вдоль опушки. Солдаты замолкли. На взгорке, за лощиной, офицеры по-прежнему стояли небольшой группой возле, двух газиков, окружив полковника Клюева.

— Старший сержант, — послышался голос Гусева.

Сержант Гусев, крепыш с загорелым лицом и голубыми глазами, продрался сквозь заросли орешника. Подошел, встал рядом с Сарухановым, тоже уставился на взгорок.

— Ничего не слышно, товарищ старший сержант?