Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве - [11]
Но всегда пропускалась одна строфа, может быть потому, что она нам казалась кощунственной:
Мы часто пели старые военные песни как:
Припев:
И т. д.
Песни нас посвящали российской истории занимательнее и лучше, чем школьные уроки, к тому же развивали любовь к нашей родине.
А вот еще другой марш в честь Каледина[16]:
И т. д.
Обычно, запевала исполнял марш целиком, а весь отряд лишь подхватывал конец второй и четвертой строчек. Получалось очень красиво, бойко, не шаблонно.
Много знали мы прекрасных песен, всех не перескажу.
Мы этим гордились и подсмеивались над «разрозненными стадами» детских французских летних колоний, тащащихся на прогулку. Они не умели элегантно маршировать, тянули «кто в лес, кто по дрова» всегда одну и ту же печальную лямку про молодого юнгу, отправившегося впервые в дальнее мореплавание. Но, увы, через две-три недели все припасы истощились, настал голод и тогда решили кого-нибудь съесть. Жребий пал, конечно, на бедного юнгу.
Спрашивалось, почему нужно было петь всегда одну и ту же песню? Разве не существовало много других интересных прекрасных французских песен? По-видимому, у начальников была мизерная музыкальная культура, а нам посчастливилось учиться у настоящего регента.
Костры. На полянке, близ речки, можно было безопасно разжигать большие, я даже скажу, «огромадные». Надо ж немножко преувеличить для шутки. Леса было сколько угодно под рукой. Весь день мы собирали сухие сучья, шишки на разжог. С нетерпением ждали вечерней зари, подготовляя спектакли. Я никогда не забуду выступление индусского мага с чалмой из полотенца, усмиряющего свирелью ядовитых гадюк. Один малыш одел на руки длинные чулки, и прячась под картонкой, изображал очень удачно каких-то кобр так, что зрителям, развалившимся на одеялах вокруг костра, становилось даже жутковато.
На костер приглашались иногда гости, русские и французы, аплодировали, всем было весело.
Приходили, мне вспоминается, Шмелевы и их хорошие знакомые Серовы[17]: мать, жена[18] врача Сергея Михеича, с дочерью Ирой[19]. Видимо, так познакомилась и сблизилась Ирочка со старшим разведчиком Кириллом Мамонтовым. Много лет спустя завершилась их дружба венчанием в православном соборе.
На кострах, конечно, много пели и просто простонародных и военных песен, пехотных и не пехотных, как например, на трехтактный темп:
Капбретон. Пикник на берегу канала Будиго. 1927.
Мне мотив этой песни очень нравился, и много лет спустя я его переложил на гитару.
А вот еще одна колоритная, веселая песня артиллериста:
И так тринадцать строф. Мало кто их знал наизусть. Были тоже и задушевные песни:
С бойким припевом:
Но мальчишки, дурачье, есть мальчишки, грубияны-озорники, они коверкали:
Не помню с чем.
Капбретон. Нач. 1930-х. Ивистион, И. С. и О. А. Шмелевы. Стоят Ирина Серова и ее муж, разведчик Кирилл Мамонтов.
За что им, конечно, поделом попадало на орехи.
Да, были дела. Ставили провинившегося под мачту, на часок, дабы одумался, но телесно никогда не наказывали. Самая страшная кара, пугали нас старшие, – это было изгнание из рая, как Адама и Еву, сажали в поезд и отсылали к родителям. Но при мне ни разу ни с кем такого не случалось.
Вы мне не верите, что так все гладко проходило в лагере, и вы правы. Ведь мальчишки – шалуны по природе. У них избыток молодых сил. Им надобно проявить мужество, силу, дабы овладеть властью над товарищами. Малыши ругаются гадкими словами, «как кучера», чисто для престижа, чтобы доказать сверстникам, что они взрослых не боятся, законы им не писаны. В былое время виновных угощали подзатыльниками, драли за уши, пороли розгами, ставили в угол на горох. Но ничего не помогало, здоровые крепкие мальчишки продолжали безобразничать, каверзничать. Наоборот, разумно считать больным смирнехонького мальчуганчика, тихоню, который не умеет шалить.
