Мой Карфаген обязан быть разрушен - [49]

Князь Курбский от царского гнева бежал.

С ним Васька Шибанов, стремянный.

Дороден был князь, конь измученный пал.

Как быть среди ночи туманной?

Но рабскую верность Шибанов храня,

Свого отдает воеводе коня:

– Скачи, князь, до вражьего стана.

Авось я пешой не отстану.

И князь доскакал. Под литовским шатром

Опальный сидит воевода,

Стоят изумленно литовцы кругом,

Без шапок толпятся у входа.

Всяк русскому витязю честь воздает,

Недаром дивится литовский народ,

И ходят их головы кругом:

Князь Курбский нам сделался другом.

Но князя не радуем новая честь,

Исполнен он желчи и злобы,

Готовится Курбский царю перечесть

Души оскорбленный зазнобы.

– Что долго в себе я таю и ношу,

Тo все я пространно царю опишу,

Скажу напрямик, без изгиба,

За все его ласки спасибо.

И пишет боярин всю ночь напролет,

Перо его местию дышит,

Прочтет, улыбнется – и снова прочтет,

И снова без отдыха пишет.

И злыми словами язвит он царя,

И вот, уж когда занялася заря,

Поспело ему на отраду

Послание, полное яду.

Но кто дерзновенные князя слова

Отвезть Иоанну возьмется?

Кому не люба на плечах голова?

Чье сердце в груди не сожмется?

Невольно сомненья на князя нашли…

Тут входит Шибанов, в поту и в пыли:

– Князь, служба моя не нужна ли?

Вишь, наши меня не догнали!

И в радости князь посылает раба,

Торопит его в нетерпеньи:

– Ты телом здоров, и душа не слаба,

А вот и рубли в награжденье.

Шибанов в ответ господину: "Добро,

Тебе здесь нужнее твое серебро,

А я передам и за муки

Письмо твое в царские руки".

Звон медный несется, гудит над Москвой,

Царь в смирной одежде трезвонит.

Зовет ли обратно он вечный покой,

Иль совесть навеки хоронит?

Но тяжко и мерно он в колокол бьет,

И звону внимает московский народ,

И молится, полный боязни,

Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема,

Звонит с ним и Вяземский лютый,

Звонит всей опрични кромешная тьма,

И Васька Грязной, и Малюта,

И тут же, гордяся своею красой,

С девичьей улыбкой, с змеиной душой,

Любимец звонит Иоаннов -

Отверженный богом Басманов.

Царь кончил. На жезл, опираясь, идет,

И с ним всех окольных собранье.

Вдруг едет гонец, раздвигает народ,

Над шапкою держит посланье.

Тут прянул с коня он поспешно долой,

К царю Иоанну подходит пешой

И молвит ему, не бледнея:

«От Курбского князя Андрея».

И очи царя загорелися вдруг:

– Ко мне, от злодея лихого?

Читайте же, дьяки, читайте мне вслух

Посланье от слова до слова.

Подай сюда грамоту, дерзкий гонец! -

И в ногу Шибанова острый конец

Жезла своего он вонзает.

Налег на костыль и внимает:

– Царю, прославляему древле от всех,

Но тонущу в сквернах обильных,

Ответствуй, безумный, каких ради грех

Побил еси добрых и сильных?

Ответствуй, не ими ль средь тяжкой войны

Без счета твердыни врагов сражены?

Не их ли ты мужеством славен,

И кто бысть им верностью равен?

Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,

В небытную ересь прельщенный?

Внимай же! Приидет возмездия час,

Писанием нам предреченный.

И аз, иже кровь в непрестанных боях

За тя, аки воду, лиях и лиях,

С тобой пред Судьею предстану, -

Так Курбский писал к Иоанну.

Шибанов молчал. Из пронзенной ноги

Кровь алым струилася током.

И царь на спокойное око слуги

Взирал испытующим оком.

Стоял неподвижно опричников ряд,

Был мрачен владыки загадочный взгляд,

Как будто исполнен печали.

И все в ожиданье молчали.

И молвил так царь: "Да, боярин твой прав,

И нет уж мне жизни отрадной.

Кровь добрых и сильных ногами поправ,

Я пес недостойный и смрадный.

Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,

И много, знать, верных у Курбского слуг,

Что продал тебя за бесценок.

Ступай же с Малютой в застенок".

Пытают и мучат гонца палачи,

Друг другу приходят на смену:

"Товарищей Курбского ты уличи,

Открой их собачью измену".

И царь вопрошает: "Ну, что же гонец,

Назвал ли он вора друзей наконец?"

– Царь, слово его все едино:

Он славит свого господина.

День меркнет. Приходит ночная пора.

Скрипят у застенка ворота.

Заплечные входят опять мастера,

Опять началася работа.

«Ну что же назвал ли злодеев гонец?»

– Царь, близок ему уж приходит конец,

Но слово его все едино:

Он славит свого господина.

"О князь, ты, который предать меня мог

За сладостный миг укоризны!

О князь, я молю: да простит тебе Бог

Измену твою пред отчизной.

Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,

Язык мой немеет, и взор мой угас,

Но жажду всем сердцем прощенья.

Прости мне мои прегрешенья!

Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,

Прости моего господина!

Язык мой немеет, и взор мой угас,

Но слово мое все едино:

За грозного, Боже, царя я молюсь,

За нашу святую, великую Русь,

И твердо жду смерти желанной". -

Так умер Шибанов, стремянный.

Лекция № 7. Море неясности

Идет XVI век. Век нашей национальной катастрофы. Мы попадаем в наезженную колею и едем. Едем по порочному циклу, по яновскому циклу развития России. Цикл состоит из трех стадий. Иногда стадии коротенькие, иногда – длинненькие, иногда это десятилетия, иногда это дни. Как повезет. Вернее, как не повезет. Потому что попасть в этот цикл, в астральное кольцо – большое невезение, а выбраться из него нам пока еще не удалось. Циклы отсчитываются с царствования Иоанна Грозного, хотя, в принципе, их можно отсчитывать с царствования Иоанна Третьего. Тогда у нас просто удлиняется первый цикл, первичный. Называется он «Звездный час автократии». Это апофеоз насилия, апофеоз несвободы. Это классика сначала авторитаризма, потом – тоталитаризма. В принципе, можно считать, что Иоанн Четвертый – это уже не авторитаризм. Авторитаризм – это Иоанн Третий.