Мой Карфаген обязан быть разрушен - [30]

Они будут уносить свободу на рубежи и будут там основывать разные интересные вещи, вплоть до Запорожской Сечи. Если хотите, Запорожская Сечь была проникнута польской формулой государства: предельной свободой, самоорганизацией снизу доверху. В Запорожской Сечи было очень много шляхетской вольности. Поэтому и Украина впитала в себя такое свободомыслие. Уже к XIII веку Украина, как таковая, возникает, но не как государство и даже не как некая территория, а как край, в который можно уйти и в котором можно быть свободным.

Потом такие края возникнут в Сибири, на Волге. Разин пойдет на Волгу, Емельян Пугачев будет околачиваться где-то под Оренбургом. Возникнет воля, не ограниченная законами, и эта воля будет сталкиваться с государством и расшибаться всмятку. Или уничтожать государство. Бесплодное столкновение. От этого не будет меняться страна. Она будет только больше костенеть в своей нержавеющей стали. От этого не будет меняться воля. Она не будет приобретать государственных навыков. Воля будет уноситься, как перекати-поле, как торнадо, как ураган куда-то на рубежи. Эти ураганы, которые станут проходить над Русью, не будут ее оплодотворять свободой. То есть это будет чистый сквозняк. И из этих столкновений, из этих туч и молний никогда не выпадет никакой дождь. Люди длинной воли были внутренними эмигрантами, до того как стать ими вне страны. Они уносили себя, они не пытались ничего основать.

Гражданин – это шелковичный червь, который из себя вырабатывает шелковую ниточку гражданской вольности, гражданской структуры. И он создает вокруг себя определенную среду. Человек длинной воли – совершенно не гражданин, ему проще уйти. Брякнуть на стол ключи и, не попрощавшись, уйти куда-нибудь в ушкуйники, в разбойники, в запорожцы, в бандиты. Лучше всех сказал об этом Эдуард Багрицкий, в котором очень сильна была традиция Дикого поля. Это русский поэт, который лучше всех понял, что это была за традиция. У него есть, кроме знаменитой поэмы «Песня про Опанаса», еще пьеса про Опанаса, которая развивает эту тему. Это и есть та самая традиция Дикого поля, носителями которой были люди длинной воли.

"Не прощайся! За туманом сгинуло былое,

Только птичий визг тачанок, только поле злое,

Только запевают сабли, только мчатся, кони,

Только плещется над миром черный рой вороний.

И тачанки наши стонут, и рокочут бубны,

И повстанцев нагоняет дикий голос трубный.

И с бичом, летящим косо в синеву и пламя,

Я несусь простоволосой, и взрываются колеса где-то под ногами.

Эй, весна! Гремят копыта! Ветер, ветер, ветер!

Все пропето, все пропито, никого на свете".

Все махновцы и сам Нестор Иванович были типичными людьми длинной воли. Никто из исследователей не может понять, что это такое было. Откуда взялись эти зеленые, которые жили в зеленом лесу? Кто они, в конце концов? Какие-то последователи Робин Гуда, партизаны? Кто они такие были? А это были люди длинной воли. Слишком долго они были стиснуты рамками Империи. Империя распалась. Обруч треснул, и люди длинной воли вырвались на свободу. И все эти люди, безусловно, пошли не к белым и не к красным. Они пошли к зеленым. Вся махновская армия – это люди длинной воли. Все они ушли туда. И то, что происходило во время гражданской войны, – это неслыханная коллизия столкновения традиций в диком виде. Пять традиций Руси схлестнулись в смертельном бою. Это была типичная шизофрения: обратное расщепление Руси на пять традиций. Каждая традиция взялась за оружие, и все традиции стали оспаривать друг у друга формулу создания будущего государства или право вообще никакого государства не создавать.

Анархисты были теоретиками людей длинной воли. Наши анархисты, а не западные. Именно наши анархисты, те, которых Махно за собой возил в штабе, были интеллектуальным обеспечением, были политическими представителями людей длинной воли.

В XII же веке люди длинной воли не знали, кто они такие. Их называли скромно: разбойники. Людьми длинной воли их потом назовет Лев Гумилев. Это его термин. Они уходили на рубежи, ничего на Руси не оставалось; и вот случилось самое страшное: набег. Массированный набег, не просто какая-то там волна: седьмой вал, восьмой или даже девятый, – но цунами. Цунами набега докатилось до Руси. Лев Гумилев довольно спокойно смотрит на эти вещи. Он даже высчитал, что волны кочевников возникают чуть ли не каждые несколько столетий, потому что в степях кончаются корма. Он писал, что это неизбежно. Такова историческая закономерность. Но эта историческая закономерность создает на Руси ордынскую традицию. Эта историческая закономерность ломает Руси позвоночник. Нас прикончила эта историческая закономерность. Очень советую вам прочитать всего Льва Гумилева, потому что это единственный историк, который считал столкновение Руси с Ордой благотворным. Задним числом он предлагал Руси воспользоваться этим столкновением для того, чтобы возвыситься, стать мощной и победить Литву.

Только самое занятное из того, что произошло, – это тот факт, что сам Лев Гумилев попал на 25 лет в лагеря именно потому, что случилось монгольское нашествие. Ему-то от этого точно никакой пользы не было. Чистая ситуация! Он пишет, что у кочевников была сила, было чувство чести, что надо было с ними объединиться. Ну да мы с ними и объединились (идеальный вариант!), это и произошло. Никто на них первым не нападал. Русь не нападала на кочевников. Всегда бывало наоборот. Князья в шатер Батыя поначалу пришли с дарами, для того чтобы установить дипломатические отношения (верительные грамоты вручить), и зачем при этом надо было убивать Федора Рязанского? Об этом надо спросить Льва Гумилева, хотя он на этот вопрос уже не ответит. Нельзя объединиться с мощью, которая превосходит твою мощь, которой ты не нужен, и которая хочет только тебя подавить. Здесь не может быть ни партнерства, ни сотрудничества. Надо просто знать историю монголов, чтобы понять, что, собственно, на Русь пришло.