Мой генерал Торрихос - [75]

В других языках глагол «вспоминать» имеет лингвистическое происхождение, придающее ему более литературное, глубокое и даже поэтическое значение. По-французски это souvenir, что буквально означает «идти от низа». На немецком это erinern: возвратиться назад, с сильным оттенком абстрактного, характерного для немецкого духа.

Единственное исключение – в английском языке. Там это «remember», т. е. пройтись ещё раз по «члену», элементу. Не совсем ясно по какому, но, предположим, что всё-таки по сердцу.

Вспоминать генерала Торрихоса означает пропустить его вновь через своё сердце, вернуться к нему назад, видеть его сначала, открывать его для себя в любых обстоятельствах, последовательно, шаг за шагом, в процессе, который, раз начавшись, не заканчивается. За одним воспоминанием тянется другое, за ним – следующее и так далее, отделяясь, разветвляясь и вновь и вновь делясь и разветвляясь, как лоза виноградника, стремительно покрывающая всю стену.

Так это происходит и во мне, в моих внутренних стенах. Только мне порой трудно отделить в этих ветвях историческое от биографического. В таком великом человеке, каким он был, это различие небольшое. И мне трудно отделить себя и мою жизнь от него и от его жизни, которая проистекает от истоков истории нашей страны.

Мы были с ним в Лас-Вегасе, когда однажды утром я переводил ему заголовки свежих газет и прочитал новость о том, что президент Мексики отказал находящемуся в изгнании шаху Ирана в повторном въезде в страну. Шах тогда выезжал из Мексики на лечение в США, которые согласились оказать ему эту помощь, но не убежище. Тогда же, когда шаху пришла пора вернуться вновь в Мексику, двери этой страны оказались для него закрытыми.

В Лас-Вегасе хорошо думается терминами игры в карты, и я предложил генералу пригласить его в Панаму. Этой картой можно пользоваться на переговорах, использовать его в политической игре с США. «Да, – сказал генерал. – Я думал об этом и написал ему послание, когда он был на Бермудах, однако он не удостоил меня ответом».

Хотя тогда он больше мне ничего не сказал, я уверен, что он уже думал о заложниках – американцах, находящихся в Посольстве США в Тегеране, о приближающихся выборах в США, где Картер ожидал своего переизбрания, которое во многом зависело от того, удастся ли их освободить, и об ужасной опасности, которую представлял его соперник на выборах Рональд Рейган. Для Панамы, Никарагуа, всего региона Центральной Америки, да и для всего мира.

Рейган уже опубликовал несколько ироничных, в духе женских сплетен, статей, направленных против Торрихоса. Так что хотя Торрихос и не был крупным политическим аналитиком, но он отдавал себе отчёт, что в любом случае было бы важно иметь шаха у себя в стране, под рукой. Это было ясно.

Но это было не ясно для тех, кто вышел потом на улицы протестовать против приезда шаха в Панаму, для тех, кто, таким образом, потом не имел права протестовать против агрессии США в Гренаду, против угроз в адрес Никарагуа, вмешательства в Гондурасе, бомбардировки Триполи, выдворения из страны своих собственных стариков и больных, «обостряя противоречия», как это любят называть ультралевые. Репутация Рейгана позволяла предвидеть всё это.

С шахом в Панаме было бы возможным добиться освобождения американских заложников, что могло бы предотвратить приход к власти Рейгана. А без него на мировой политической сцене все освободительные движения получили бы время для своего укрепления и развития.

Кстати, хотя шах и не ответил генералу, его первой реакцией на приглашение был короткий визит в Панаму его сына, наследного принца Ирана, прибывшего с сестрой шаха на несколько дней отдыха на о-ве Контадора.

Это был спектакль, стоивший того, чтобы его увидеть: шахито, бегущий по пляжу в одних плавках, и охранники из G‐2 в пиджаках, рубашках и галстуках, бегущие за ним и неловко прячущие свои автоматы под пиджаками. И девиц, дочерей наших олигархов, визжащих от восторга, едва поспевающих за принцем и гипнотизированных исходящим от него запахом аристократизма.

Любопытно, что та же самая буржуазия, легко отрубающая голову суверену, из-за бог знает какого комплекса бывшей служанки не перестаёт обожать всё аристократическое. Например, нарекают свои авто именами: Дельфин, Барон, Кардинал, Принцесса.

В те же дни на Контадоре была Патрисия Херст, знаменитая дочь американского магната Херста и сама знаменитая миллионерша, которая побывала в заложниках в одном из партизанских отрядов, в который в итоге вступила сама. Во всяком случае, она участвовала в ограблении одного из банков и попала в тюрьму. При содействии Картера её только что выпустили на свободу, и она сразу же вышла замуж за одного из охранявших её там полицейских.

Известно, что тюрьмы не самое лучшее место для богатых. И они решили провести свой медовый месяц на Контадоре. Патрисия тоже наблюдала за бегущим по пляжу шахито, преследуемым нашими девицами из Клуба Унион. Смотрела с насмешкой, смешанной с сочувствием и даже симпатией.

Через несколько дней она была приглашена с её мужем, которого, между прочим, звали Бернард Шоу, на ужин в Клуб Унион. И там те же или такие же, как там, на пляже, девицы дали указания поварам затянуть приготовление заказанных блюд, чтобы в клуб успели приехать их подружки. Патрисия поняла, в чём дело, пришла в ярость и уехала, не ужиная.