Мой галантный враг - [29]

— Если не в поступках, так уж в мыслях — наверняка, — перебил он ее. — Вы отрицаете, что проливали тут слезы?

Большим пальцем другой руки он провел по ее щеке, стерев по последней слезинки. Этот жест можно было бы счесть ласковым, но он показался холодным и оскорбительным за жестокости слов, сопровождавших его.

Она вскинула голову.

— Он женат.

— Совершенно верно, — сухо подтвердил он.

На мгновение она лишилась дара речи: как он смел даже подумать о ней такое?! Затем, овладев собой, она быстрым рывком выдернула у него свою руку.

— У вас душа низкорожденного… низкорожденного… — Она заколебалась, подыскивая слово, которое посильнее оскорбило бы его.

— Низкорожденного бастарда? — подсказал он с холодной усмешкой. — Уверяю вас, я не низкорожденный и не бастард. Вам, однако, придется поверить мне на слово: моих родителей расспросить невозможно. Их обоих нет в живых, и в их смерти я виню дом Орриков.

— Мой отец не убивал вашего отца! — горячо запротестовала Лиллиана. — И уж во всяком случае он неповинен в смерти вашей ма…

— Моя мать умерла от разбитого сердца. Ее свела в могилу тоска по супругу: жизнь без него оказалась для нее горше смерти.

Эта тирада дала Лиллиане минутную передышку, и, собравшись с силами, она заговорила более ровным тоном:

— Вы не хотите услышать правду. Вы жаждете только мести, и теперь ваша месть свершилась.

Сэр Корбетт пожал плечами и, помолчав, ответил:

— У меня много причин желать этого брака. Но они вас не касаются.

— Не касаются! — вскричала Лиллиана. — Моя судьба, мое будущее — меня не касаются? С какой легкостью вы готовы разрушить мою жизнь, словно со мной можно вообще не считаться! Как будто я не более чем вьючное животное! — Ей уже было не под силу сдерживаться; Она стояла перед ним в полумраке птичника, сверкая глазами и упершись кулаками в бока.

— Такова воля вашего отца.

Он снова пожал плечами и медленно обвел ее взглядом. Лиллиана ощутила его взгляд почти как прикосновение, но старалась ничем это не обнаружить. Когда их глаза снова встретились, он холодно улыбнулся:

— Кстати, насчет вьючного животного. Я хотел бы напомнить вам, что первейшим долгом моей жены будет выносить моего наследника. Это не слишком большая тяжесть, и, насколько могу судить, вы очень неплохо приспособлены для такой ноши.

— А что вы скажете о другой ноше? О другом бремени? О бремени вашего похотливого внимания? — кричала она, уже не выбирая слов. — Я презираю вас! Я не хочу, чтобы вы были моим мужем!

В следующий момент он уже держал ее своей железной хваткой; он не позволил ей уклониться от его ледяного взгляда.

— То, что вам ненавистно мое прикосновение или мое внимание, для меня не имеет значения. Вы будете моей женой. Вы будете делить со мной ложе. Вы будете вынашивать моих детей. Если вам противен вид моих шрамов на лице и на теле — закрывайте глаза. Но и не помышляйте о том, чтобы уклониться от выполнения своих обязанностей жены!

Ей казалось, что всей кожей своей, с головы до ног, она ощущает опаляющее пламя его гнева… Их разделяло лишь несколько дюймов, и этот гнев казался почти осязаемым. А потом неожиданно он вовлек ее губы в долгий и требовательный поцелуй.

Бороться было бесполезно: она не могла пошевелиться, как будто силы у нее было не больше, чем у котенка. Охваченная нарастающей паникой, она отчаянно пыталась уклониться от его губ, но он быстро справился с мятежом, прижав ее голову к себе. Он провел языком по ее нижней губе от уголка до уголка, и сделал это с таким искусством, что она задохнулась. Ее губы дрогнули, и он силой проложил себе путь между ними.

Лиллиана не могла вздохнуть. Она не могла ни о чем думать не могла заставить свое окаменевшее тело повиноваться ей. Его горячий язык прорывался в ее рот так властно и решительно, что ею овладели смятение и слабость. Она почувствовала, что его рука у нее на спине немного сдвинулась, еще секунда — и он крепко прижал ее к своему могучему торсу. Ее тело, казалось, уже не существовало само по себе и служило лишь продолжением его тела, но так же и ее воля становилась лишь продолжением его воли.

Однако Лиллиана была не из тех, кто легко сдается. В бессильной ярости она колотила его по плечам, пытаясь противостоять его превосходящей силе. Она брыкалась, стараясь попасть ногами по его голеням, но он просто перехватил ее пониже спины и поднял над полом. И все это время он не отрывался от ее губ.

Лиллиана была беспомощна против этой неистовой атаки, а ее борьба — безуспешна, и, по правде говоря, когда ее тело было так крепко прижато к его литым мускулам, думать оказалось почти невозможно. Ее разум громко протестовал против такого бесцеремонного обращения, но где-то внутри нее зарождалась странная теплота, которая, медленно растекаясь по телу, лишала ее всякой способности к сопротивлению, пока Лиллиана не ощутила с ужасом, что она податлива в его руках и открыта его поцелую.

И держал он ее теперь по-другому, не так, как за минуту перед тем. Его руки стали ласковыми; он поглаживал ее по спине, хотя все еще не позволял ей отдалиться. Его губы стали менее требовательными и более источающими соблазн, которому трудно было противостоять. Она не замечала, как крепко вцепились ее пальцы в гладкую ткань его туники и как покорны его губам ее губы.