Мой дядя — чиновник - [107]

Вот он и уехал от нас, — растроганно промолвил первый из них.

— Хорошо было с ним, — отозвался каноник.

Доминго смахнул ладонью навернувшуюся слезу. А Гонсалес еле удержался, чтобы не зарыдать.

Эпилог

Когда четверо проходили улицу Прадо, окаймлённую двойным рядом деревьев, последние красноватые отблески солнца озаряли высокие башенки часов на здании тюрьмы. К ней приближалась группа каторжников, о стриженных наголо, с бритыми бородами, в широкополых шляпах из пальмовых листьев. Некоторые из них были скованы цепью по двое, почти у всех на ногах волочились тяжёлые железные кандалы, при каждом шаге издававшие монотонный печальный звон. Узники изнемогали от усталости: они провели целый день на солнце, кирками выдалбливая в неподатливой каменистой почве канаву для фундамента большого дома, который какой-то магнат собирался построить для себя в начале улицы Прадо.

В небе вырисовывались освещённые последними лучами заката кроны деревьев, на землю легли широкие красноватые полосы. Вокруг было безлюдно: прохожие избегали здешних мест.

Дон Матео испытывал непонятную грусть, каноник думал, как он будет скучать, лишившись общества графа, а Доминго и Гонсалес шли молча, понурив головы.

В эту минуту на одной из прилегавших к Прадо улиц показались носилки, сопровождаемые кучкой бродяг и любопытных, и преградили путь дону Матео и канонику.

Они взглянули на носилки.

— Раненого несут, — заметил бывший учитель, а теперь уже бывший секретарь превосходительного сеньора графа Ковео.

— Или пьяного, — отозвался каноник.

На пыльную мостовую упала удлинённая косыми лучами солнца тень от носилок, которые тащили два здоровенных негра.

Солнце окрашивало в красноватый цвет и мачты корабля, увозившего столь довольного собой графа. Мраморному Нептуну были одновременно видны и носилки и корабль.

Когда носилки очутились рядом с доном Матео, который шёл впереди спутников, он разглядел черты человека, покоившегося на этом печальном ложе.

Бледное лицо старика показалось бывшему секретарю странно знакомым: он мог поклясться, что уже встречал этого несчастного. Дон Матео долго силился припомнить — где, но так и не вспомнил, что в первый раз это было у подъезда театра «Такон» в тот вечер, когда граф и он сам произнесли две знаменитые речи, принёсшие им известность и признание; во второй — в день свадьбы графа и Клотильды, когда вечером он увидел нищего, лежавшего в подъезде какого-то дома на площади у собора; в третий — сегодня на пристани, когда он смотрел на старика, который с негодованием бросил монету в воду, а потом упал и ударился головой о массивное чугунное кольцо.

Когда носилки доставили в полицейский участок, на них лежал труп бедного старика: окоченевшие руки сжимали посох, на который ещё так недавно опирался несчастный.

Чтобы опознать личность умершего, полицейские обшарили его карманы, нашли в них старое, истрёпанное и засаленное удостоверение, но прочесть в нём удалось только следующее:

«Д… Восьмидесяти лет… Уроженец Матансас… Занятие: чиновник в отставке…»

Ночь быстро окутала землю покрывалом мрака, засверкали красавицы звёзды, и беспокойные морские волны, разбиваясь о прибрежные утёсы, стали чертить во тьме светящиеся линии. В лавках, домах, на бульварах и улицах зажглись огни, люди вышли погулять, начались обычные вечерние развлечения.

Далеко в открытом море, величественно и спокойно разрезая волны, шёл большой корабль. Он выбрасывал из своих труб густые столбы дыма, и граф от скуки следил, как исчезает вдали этот дым, закрывая на своём пути сверкающие созвездия, густо усыпавшие безоблачный небосвод.

А где-то далеко позади на суше в кладбищенском морге лежал на деревянных нарах труп старика; над ним через продолговатое стрельчатое окно виднелось синее небо, усеянное множеством звёзд; рядом горела восковая свеча; ветер порою разрывал её пламя на два язычка, и от них спиралью поднималась чёрная копоть. Это было тело того самого нищего, который после банкета в «Таконе» подбирал на полу крошки хлеба, пока слуги передразнивали тосты дона Матео и графа; того самого нищего, что подошёл к карете графа в день его свадьбы и чья рука, протянутая за милостыней, отбросила огромную тень на освещённую стену в глубине подъезда; того самого нищего, который совсем недавно бросил золотую монету в воду и ударился, упав на чугунное кольцо. Это было тело честного и несчастного чиновника в отставке дона Бенигно.

А бог Нептун, положив одну руку на бедро, а другою опираясь на свой трезубец, был холоден, неподвижен и, сверкая во тьме ночи мраморной белизной, смотрел с высоты каменного пьедестала, как закрываются двери и окна тюрьмы, а вход в порт по-прежнему широко открыт для всякого мошенника и ловкача, который захочет приехать в Гавану.