Мой друг – предатель - [32]

– Да, Серега, это – залет! – Поднялся с земли и добавил: – Ладно, отдыхай!

А я и правда отдыхал. Чувство бессонницы я еще не испытывал, угрызения совести за пропажу Юрки меня тоже не мучили. Да и с чего вдруг? Ведь ничего, абсолютно ничего не могло подвигнуть Соплю на уход. Однако же ушел. Ушел, и все тут.

В том, что Юрка ушел сам, я уже не сомневался. В ходе допросов ситуация на блоке прояснялась – по крайней мере для меня. Как могло случиться так, что духи совершенно беззвучно похитили бойца Советской армии, да не молодого, желторотого, а обстрелянного, бывалого годка. Ладно, допустим, подкрались они близко. Там, за теми камнями, где осталась панама, легко было устроить засаду, не спорю. Но ведь хоть как-то Юрка мог подать знак, что там духи. Если не заорать или выстрелить, то хотя бы замычать, стукнуть автоматом по камням. В утреннем бесшумном воздухе звук разнесся бы звонко и далеко. На посту тогда был Лиса, и Юрка хорошо знал об этом. Однако… вот и есть, что только полувопрос, полунедоумение… Гена тщательно разглядывал место исчезновения Сопли, я тоже шарил биноклем, но, кроме панамы, ничего не было – ни пятен крови, ни еще чего-то, что указывало бы на место борьбы и пленения Сопли. Хорошо, еще раз допустим, мы не смогли изучить внимательно, но ведь после нас место точно рассматривали, принюхивались, прислушивались… Хотя… стоп… А кто бы это делал? Очень сомневаюсь, что у Татарина была такая возможность, а кроме его группы, после нас там никого не было. Ведь я даже не успел Игорю ничего рассказать; так, перекинулись на бегу парой слов. Кулаков даже из «вертушки» не выскакивал, ждал нас внутри. Вопросы, вопросы, вопросы… А ответов на них нет. С этими мыслями я засыпал каждую ночь, утром просыпался и старался не думать об этом, поскольку думали за меня следователи особого отдела. И все же я нервничал, психовал, никак не мог понять алгоритма действий Юрки, ну никак не встраивалось произошедшее в «Иван родил девчонку, велел тащить пеленку», никак не накладывалось лекало, хоть убей. А может, и правда Сопля так обиделся на меня за то, что я его ударил, и решил уйти? Да ну, глупость какая-то! Он мог сто раз так поступить, поскольку бит был не единожды за собственную дурость. Да и уйти более комфортно – хоть в Кабуле, хоть в Кандагаре, хоть в Газни.

* * *

Лейтенант начинал заметно нервничать, пытался орать на меня, все выпытывал, что я от него скрываю. Ну а что я ему мог рассказать? Ведь выложил все – кроме того, конечно, что ударил Соплю.

Я никак не мог понять, чего хотят от меня офицеры особого отдела, куда клонят. Каждый из них рано или поздно спрашивал, употреблял ли я наркотические вещества, к примеру опиум, анашу или еще что-то. Я упорно отказывался от этого, ничуть не кривя при этом душой. Ну, не курил я ничего, кроме папирос и сигарет; не нравилось мне это, и точка! Курил ли кто-то из наших солдат? Не знаю, не видел, не подозревал, не замечал. Да и вообще, они что, первый день в Афгане, не знают, что каждый второй здесь балуется чарсом? Достать его не проблема даже в расположении полка, не говоря уже о выходах.

Много раз я чертил схему расположения блокпоста, крестиками и буквами обозначал место нахождения каждого из наших ребят на момент исчезновения Юрки, рисовал панаму и обозначал схематично расстояние от нее до точки, откуда ее заметили. Писал расписание и очередность заступления в караул. Вспоминал, о чем разговаривали, что говорил Юрка, что ему на это отвечали я, Узбек, Лиса и Малец. Не замечал ли я чего-то странного за пропавшим солдатом, не провоцировал ли он разговорами нас, не призывал ли сдаться в плен. Все это выглядело так странно и смешно, что я однажды не выдержал и засмеялся. В тот раз допрашивал капитан. Он резко вытянул руку и хлестнул ладонью меня по щеке, вернее, попытался хлестнуть, поскольку я, хоть и смотрел в этот момент в стол, все же успел отклониться чуть в сторону и назад. Его ладонь обдала мое лицо сгустком теплого воздуха, приятно пахнущего одеколоном, лишь жесткий удар ногтя среднего пальца зацепил по нижней губе, оцарапав и раскровянив ее. Это было неожиданно и очень мерзко – ощутить чужой жесткий ноготь возле рта, и я еще долго чувствовал это скользящее прикосновение. Я вскочил со стула, отбросив его ногой, прижался спиной к дощатой стене, принял хоть какую-то защитную стойку и только тогда взглянул на капитана. Он все так же сидел за столом с неловко выставленной вперед рукой, смотрел в мое перекошенное брезгливостью и бешенством лицо, в его глазах читались досада и удивление тем, что пощечина не удалась, сорвалась по каким-то причинам. Капитан вскочил со стула, кинулся, было ко мне, но остановился, словно упершись в мой взгляд. Тогда я был готов на все – кинется, пойду в контратаку. Собственно, даже руки заболели у меня тогда, кожа на костяшках сначала побелела, потом налилась нездоровой краснотой.

«Ну, сунься, капитан! – почти просил я внутренне. – Сунься…»

Я четко представлял себе, что буду делать. Обманно, но от души проведу правый боковой в голову капитана, а левой рукой нанесу удар под четвертую, сегодня застегнутую, пуговицу на рубашке офицера, как раз в солнечное сплетение.