Мой друг Пеликан - [3]

Шрифт
Интервал

С нескрываемым нетерпением Антонина разговаривала со мной, будто на одной ноге, побыстрей желая распрощаться до завтра, дело сделано, чего еще?

Вот так Антонина, я сам не знал, чего мне от нее, наверное, Пеликан, и тесная связь между ними.

Не мог я повиснуть в пустоте один с внезапным этим грузом, который она переложила на мои плечи и куда-то спешила, точно я навязывался ей.

3

Хочу остановиться на мгновенье и подумать.

Вместе с тобой, благосклонный читатель.

Если мы и дальше так поплывем по волнам, то запрыгивая далеко назад, то возвращаясь в сегодня или шмякаясь в середину времен, подобно некоторым, выдавая на гора чего ни взбредет на память без сюжета, без строго осмысленной композиции, а так, неизвестно почему, потому что взбрендило в авторскую голову, неприученную к творческому напряжению, — что же это у нас получится? Авангард. Или, прости меня, Господи, постмодернизм какой-нибудь? «Очень гениально», так они не чинясь поносят друг друга, — и на поверку занудно и непроходимо скучно. Мелко, плоско. Беспомощно.

Нет, мне так подавайте хронологическую последовательность, характеры, живые образы в действии, в столкновении — друг с другом ли, с Природой, с самим собой — но чтобы это двигалось, дышало, пульсировало. Чтобы жизнь развивалась сама по законам жизни. А идеи, чувства — разжевывать и описывать мне их не надо, ни-ни, сбивает, я люблю сам добраться, ощутить, унюхать — если, разумеется, автор так сумел показать поступки и мысли своих героев, что я прожил с ними эти их поступки и желания, и разочарования, и мыслил их мыслями, и болел их болезнями, и любил и умирал вместе с ними!

Мне подавайте простое повествование.

С сложнейшими проблемами и перипетиями и откровениями — но простое, безыскусное. Без выкрутасов. Кажущееся и в отношении работы автора простым и легким, почти без усилий. Неискушенный человек не подозревает, как безумно тяжко такое сочинительство. Напротив, эдакая какая-нибудь одна фраза размером с полторы страницы, особенно ежели без знаков препинания, да еще часть текста поперек страницы или тем более кверх ногами, с мешаниной из разноречивых наблюдений, соображений, глубокомысленных замечаний, перемежающихся анализом одного, второго, десятого сотню лет назад выеденных яиц, — представляется ему плодом безусловно труднейшей, титанической, самоуничижительной — там, конечно, все больше о себе, о своем прошлом, ничтоже сумняшеся начиная от пеленки загаженной и детского горшка, о чем еще-то писать-то? — работы автора.

За некоторым исключением, терпеть не могу автобиографическую прозу. Всякие воспоминания, топорные или залихватские — неважно. Все они для меня на одно лицо.

Одно дело, когда великий Гончаров или Тургенев на склоне дней вспоминают былое, людей тогдашних, интересные встречи и впечатления от них, — и другое, когда современный Петя или Володя лет тридцати-сорока-пятидесяти, не умея выстроить сюжет, высмотреть в нашей реальной жизни и осмыслить типические характеры и обстоятельства, увековечивающие нашу эпоху, принимаются размазывать скучнейшие словеса о том, на какой улице, в каком доме и в каком городе они жили, да как выглядел их дом, какая была загородка у соседей и каким пальцем они, авторы, чесали себе левую пятку, если нечаянно случалось им наступить в каплю куриного помета, словом, за неимением других способностей, пытаются таким простейшим способом заявить перед всем миром о своем неповторимом, несравненном, драгоценном «я» и о том, что с этим их «я» происходило до малейших чрезвычайно увлекательных — для них самих — подробностей, питая безмерную любовь к микроскопическим, зауряднейшим фактикам своей биографии, а что при этом будет испытывать читатель, их не заботит.

Кому случалось, придя в гости, попасть в плен толстенного хозяйского фотоальбома, и если к тому же хозяин заядлый фотолюбитель, да к тому еще самовлюбленный злодей, — испытать муки покорного рассматривания каждой, без пропусков, фотокарточки, увековечивающей чужие и неинтересные физиономии, позы, ситуации, памятные для хозяина и, конечно же, очень и очень для него самого интересные, тот, без сомнения, согласится, что заурядные фактики чужой биографии очень похожи на этот скучный и чужой альбом.

Почему тогда я, испытывая подобные настроения, начинаю этот рассказ не с художественно отстраненного «он», а с болтливого, сугубо личного «я», способного обузить, размазать и разменять повествование на тягучие биографические подробности, никому не надобные соседские загородки и куриные капли?

Во-первых, дорогой читатель, если ты знаком с моими предыдущими писаниями, ты знаешь, что твое самочувствие для меня превыше доброго куска торта на моей тарелке, а о куриных каплях я не пишу, разве что попадется в полный рост курица, не только несущая золотые яйца, но и сама золотая; «я» моего рассказа совсем не обо мне. Во-вторых, в-третьих и в-десятых — внимание! в этом-то самая штука: не будет отныне никакого «я». Нет, не будет.

И баста!

4

Как странно у человека получается та или иная судьба.

Вот он стремился в эту комнату на втором этаже над кубовой, где жил Пеликан, и попал в эту комнату.


Еще от автора Роман Литван
Убийца

Остросюжетная повесть.


Рекомендуем почитать
Честь и долг

Роман является третьей, завершающей частью трилогии о трудном пути полковника Генерального штаба царской армии Алексея Соколова и других представителей прогрессивной части офицерства в Красную Армию, на службу революционному народу. Сюжетную канву романа составляет антидинастический заговор буржуазии, рвущейся к политической власти, в свою очередь, сметенной с исторической арены волной революции. Вторую сюжетную линию составляют интриги У. Черчилля и других империалистических политиков против России, и особенно против Советской России, соперничество и борьба разведок воюющих держав.


Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!

Кровавый 1382 год. После победы на Куликовом поле не прошло и двух лет, а судьба Руси вновь висит на волоске. Вероломное нападение нового хана Золотой Орды Тохтамыша застало Дмитрия Донского врасплох — в отсутствие великого князя Москва захвачена и разорена татарами, степняки-«людоловы» зверствуют на Русской Земле, жгут, грабят, угоняют в неволю… Кажется, что возвращаются окаянные времена Батыева нашествия, что ордынская удавка навсегда затягивается на русском горле, что ненавистное Иго пребудет вечно… Но нет — Русь уже не та, что прежде, и герои Куликова поля не станут покорно подставлять глотку под нож.


Датский король

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника.


Пустыня внемлет Богу

Роман Эфраима Бауха — редчайшая в мировой литературе попытка художественного воплощения образа самого великого из Пророков Израиля — Моисея (Моше).Писатель-философ, в совершенстве владеющий ивритом, знаток и исследователь Книг, равно Священных для всех мировых религий, рисует живой образ человека, по воле Всевышнего взявший на себя великую миссию. Человека, единственного из смертных напрямую соприкасавшегося с Богом.Роман, необычайно популярный на всем русскоязычном пространстве, теперь выходит в цифровом формате.


Этрог

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дядюшка Бернак

Удивительно — но факт! Среди произведений классика детективного жанра сэра Артура Конан-Дойля есть книга, посвященная истории Франции времен правления Наполеона.В России «Тень Бонапарта» не выходила несколько десятилетий, поскольку подверглась резкой критике советских властей и попала в тайный список книг, запрещенных к печати. Вероятнее всего, недовольство вызвала тема — эмиграция французской аристократии.Теперь вы можете сполна насладиться лихо закрученными сюжетами, погрузиться в атмосферу наполеоновской Франции и получить удовольствие от встречи с любимым автором.