Мой друг Мегрэ - [35]

Мегрэ попросил проходившую мимо Жожо принести ему чего-нибудь выпить.

— Боюсь, что да, — ответил он наконец, вздыхая.

И так как инспектор посмотрел на него с удивлением, продолжал: — Я хочу сказать, что мне, конечно, не придется здесь долго оставаться. А тут так хорошо, не правда ли? Но ведь, с другой стороны, есть еще и мистер Пайк.

Не лучше ли из-за м-ра Пайка и из-за того, что он станет рассказывать в Скотленд-Ярде, быстро и с успехом закончить дело?

— Господин Мегрэ, Париж на проводе.

Видимо, Люка получил информацию из Остенде.

Глава 8 М-р Пайк и бабушка

Было воскресенье и настолько воскресное, что от этого чуть ли не тошнило. Полусерьезно-полушутя Мегрэ всегда охотно утверждал, что у него есть способность чуять воскресенье, еще не встав с кровати, даже еще не открыв глаза.

Здесь с колоколами творилось нечто невообразимое.

Однако это были не настоящие церковные колокола, а тонкоголосые, легкие, как те, что бывают в часовнях и монастырях. Вероятно, воздух здесь был чище, плотнее, чем всюду. Было хорошо слышно, как язык колокола ударял по бронзе, извлекая из нее какую-то маленькую ноту, но тут-то и начиналось удивительное.

Первое звено звуков вырисовывалось в бледном и еще свежем небе, расширялось несмело, как кольцо табачного дыма, принимало совершенную форму круга, из которого, словно по волшебству, выходили другие круги, все крупнее, все чище. Звуковые круги уходили за пределы площади, домов, распространялись за гавань и разносились далеко над морем, где покачивались маленькие лодки. Чувствовалось, что звуки летят над холмами и скалами, и они еще не успевали замереть, как язык снова ударял по металлу, и возникали другие звуковые круги; они опять множились, рождая все новые и новые, и их слушали с таким же невинным изумлением, с каким смотрят на фейерверк.

Даже в простом звуке шагов по неровной почве площади было что-то пасхальное, и Мегрэ, бросив взгляд в окно, ожидал увидеть девочек, пришедших к первому причастию и путающихся маленькими ножками в своих длинных вуалях.

Как и накануне, он надел туфли, брюки, накинул пиджак поверх ночной рубашки с воротом, вышитым красным шелком, спустился по лестнице, вошел в кухню и был разочарован. Он бессознательно хотел, чтобы повторилось вчерашнее утро, хотел сесть у плиты возле Жожо, приготовлявшей кофе, увидеть прозрачный прямоугольник открытой двери. Но сегодня здесь уже было с полдюжины рыбаков. На пол была опрокинута целая корзина рыбы: розовые морские ежи, синие и зеленые рыбины, нечто вроде морской змеи, с красными и желтыми пятнышками, названия которых Мегрэ не знал. Еще живые, они обвивались вокруг ножки стула.

— Желаете чашку кофе, господин Мегрэ?

Его обслуживала не Жожо, а сам хозяин. Может быть, потому, что было воскресенье, Мегрэ чувствовал себя как ребенок, которого лишили обещанного удовольствия.

С ним это бывало, в особенности по утрам, когда он подходил к зеркалу, чтобы побриться. Он смотрел на свое широкое лицо, на большие глаза, под которыми часто появлялись мешки, на поредевшие волосы.

Нарочно, словно для того, чтобы напугать самого себя, принимал строгий вид. Говорил себе:

— Вот господин дивизионный комиссар!

Кто посмел бы не принимать его всерьез? Множество людей с нечистой совестью дрожали при упоминании его имени. Он обладал властью допрашивать их до тех пор, пока они не закричат от страха, посадить в тюрьму, послать на гильотину.

На этом самом острове находится некий человек, который так же, как он, слышит звон колоколов, дышит воскресным воздухом, человек, который еще накануне вечером пил вино в том же ресторане, что и он, и который через несколько дней будет раз и навсегда заперт в четырех стенах.

Мегрэ проглотил чашку кофе, налил другую, отнес ее к себе в комнату; он с трудом мог поверить, что все это серьезно: еще так недавно он носил короткие штанишки и утром, по морозцу, с закоченевшими от холода пальцами переходил площадь у себя в деревне, чтобы прислуживать во время мессы в маленькой церкви, освещенной только восковыми свечами.

Теперь он был взрослым, и никто этому не удивлялся; только он сам время от времени с трудом мог представить себе, что это действительно так.

Может быть, и у других иногда возникает такое же ощущение? Например, м-р Пайк: не спрашивает ли он себя иногда, как люди могут принимать его всерьез? Не возникает ли у него порой, хотя бы изредка, такое ощущение, словно все это только игра, «жизнь в шутку»?

А майор? Может быть, он просто толстый мальчишка, какие бывают в каждом классе, пухлый и сонный, над которым даже учитель невольно начинает подсмеиваться?

Вчера вечером, незадолго до происшествия с Политом, м-р Пайк произнес ужасную фразу: это было внизу, когда почти все, как и накануне вечером, собрались в «Ковчеге». Естественно, инспектор Скотленд-Ярда сел за столик майора, и в эту минуту оба они, несмотря на разницу в возрасте и телосложении, казалось, принадлежали к одной семье. Им не только привили в колледже одинаковые манеры, но и позже, Бог знает где, они научились одинаково вести себя после выпивки.

Они не были грустны, скорее охвачены тоской по родине и держались как бы отчужденно. Они производили впечатление двух «боженек», с меланхолическим снисхождением взирающих на мирскую суету. Когда Мегрэ подсел к ним, м-р Пайк вздохнул: