Мой друг – Евгений Евтушенко. Когда поэзия собирала стадионы… - [9]

Второй эпизод связан с Ириной Родниной. Два года назад в Москву прилетел из США бывший партнер Родниной по фигурному катанию Алексей Уланов, который целых двадцать лет не давал интервью нашим журналистам. Мне повезло – по рекомендации известного артиста, его друга, Алексей согласился на откровения со мной. В то время я работал в «Экспресс-газете», руководство которой очень захотело иметь на своих страницах материал о проживавшем на Западе известном фигуристе. «Но, – решительно заявили мне экспресс-начальники, – этот материал нас будет интересовать только в одном случае: если в нем будет сказано, что Уланов на чемпионате мира специально уронил свою партнершу». Имея перед Улановым журналистские обязательства, я никоим образом не мог и не должен был этого написать. Было обидно, ведь я владел уникальной информацией. Но, увы, таковы нравы некоторых нынешних СМИ.

Не могу не рассказать еще об одном случае, произошедшем уже в третьей газете. В связи с юбилеем сестры Марины Цветаевой – Анастасии – я подготовил полосную публикацию. Как всегда, проследил прохождение материала до последней стадии. Тем не менее на другой день после выхода номера я обомлел, увидев подпись под фотографией двух сестер – «Марина и Настя Цветаевы». Для малопросвещенного читателя эта подпись ни о чем необычном не говорила. Но весь секрет в том (и об этом не ведала симпатичная, с комсомольскими ухватками девушка, зам. главного редактора, которая сделала эту подпись и отправила номер в печать), что в семье Цветаевых младшую из сестер никогда не называли Настей, а только или Анастасией, или Асей. В тот же день позвонил директор цветаевского музея и сделал позорный для меня выговор. Мне было до бесконечности стыдно: ведь в книжно-библиофильском мире я слыл не только владельцем внушительной «цветаевианы», организатором вечеров, посвященных Марине Цветаевой, но и был лично знаком с Анастасией Ивановной.

– Насколько я знаю, вы и сами когда-то писали стихи…

– Это так. В 1959 году во Владимире проводилось совещание молодых писателей. Поэтическим семинаром руководил тогда еще малоизвестный Андрей Вознесенский. Когда я звонким голосом прочел стихи, они ему понравились. Мы познакомились. Потом он подарил мне первую свою книгу «Мозаика», которая, кстати, вышла во Владимире. А через несколько лет мои стихи появились в «Днях поэзии» и с предисловием Вознесенского были напечатаны в «Литературной России».

В то время после армии я работал сначала в петушинской районке, а затем меня перевели во владимирскую газету «Призыв». Но проработал я ней всего три недели. Здесь я должен заметить, что всегда был общественно активным и жил, что называется, «поверх барьеров»: выступал в библиотеках и дворцах культуры, охотился за «одиозными» для того времени персонами вроде пребывавшего в ссылке во Владимире врага советской власти ярого монархиста Василия Шульгина, всяческими путями пытался раздобывать ходившую в списках неофициальную литературу. За все это пришлось заплатить.

В 1967 году в Москве состоялся IV съезд Союза писателей. Глава Владимирской писательской организации Сергей Никитин, с которым я дружил, пригласил меня с собой на этот съезд. Там-то, в кулуарах, я получил размноженное письмо Солженицына к съезду. Оно у меня хранится до сих пор как реликвия. Со съезда писателей вернулся с крамольным письмом в портфеле, не понимая, что держу бомбу. К тому же в свой кабинет в редакции газеты «Призыв» я привез напечатанную в западногерманском журнале «Штерн» и нашумевшую на весь мир «Преждевременную автобиографию рано созревшего человека» Евгения Евтушенко. Мой дядя журналист, знавший немецкий язык, перевел ее для меня. Кстати, лишь недавно Евтушенко включил это сочинение в одну из своих книг.

В редакции я засунул два запретных текста в ящик рабочего стола. Наверное, хотел показать коллегам. Утром чувствую что-то не то, завотделом литературы Шерышев не смотрит в мою сторону, а на другой день меня вызвали в органы. «Проработка» шла две недели, после чего я понял, что мне лучше из Владимира уехать. И подальше.

К тому времени у меня закрутился роман с девочкой, которая вместе со мной выступала со стихами. Ее отца в то время переводили в город Курган, и мы, поженившись, переехали вслед за ним. Вдалеке от Москвы я прожил три года. Работал журналистом в областной газете, сотрудничал с писательской организацией, брал интервью у знаменитых зауральцев. Летал в Москву за интервью, как я уже сказал, к Марии Ковригиной, писателям Алексею Югову и Сергею Васильеву, спортсмену Валерию Брумелю, многие месяцы лечившемуся у курганского доктора Илизарова…

– Вернемся к вашему любимому жанру. Скажите, появлялось ли у вас когда-либо ощущение некой вторичности вашего разговора с очередным собеседником? Как будто бы он все это не раз говорил кому-то другому?

– Отвечу так. В стародавние времена такого быть не могло. Это возможно сейчас, сегодня, когда существует море газет, интернет-сайтов, телеканалов. Двадцать лет назад выходило и всего-то десяток центральных газет, каждая из которых ревниво относилась к другой. Рассуждали так: о твоем герое только что писал, скажем, «Труд», так что надо подождать, старик, полгодика… Нынче все иначе.