Мой друг Адольф, мой враг Гитлер - [7]
У меня было три гувернантки. Из них моей любимой осталась Белла Фармер, розоволицая английская красавица, приехавшая из Хартлпулз и рекомендованная моему отцу во время одного из его визитов в Англию женой великого живописца викторианской эпохи, Альма-Тадема. Она просмотрела список претенденток для моей матери и выбрала самую привлекательную. Несмотря на это, самым запомнившимся впечатлением моего детства стал старший сержант Штрайт. Он был великолепным человеком, сыном лесника из Киссингена. У него были внушительные усы, какие носили в Баварской королевской гвардии, и мой отец взял его на работу по рекомендации друга, генерала фон Эйлера, чтобы защитить своих четырех сыновей от опасностей, которым те подвергались, общаясь со слишком большим числом взрослых людей от искусства.
Фридрих Науманн (1860–1919) – германский политический деятель, монархист и социал-либерал, бывший пастор. Один из основателей немецкого Веркбунда
Он приходил каждым воскресным днем, чтобы обучать нас военным умениям, и заставлял маршировать вдоль по лужайке, как знаменитые солдаты Lange Kerls Фридриха Великого. Кажется, даже моя несчастная сестра Эрна участвовала в этих маневрах.
Штрайт делал вид, что отчитывает нас, как толпу нерадивых рекрутов, и мы обожали его. Он был внушительным человеком и околдовывал нас своими рассказами о военных подвигах, хотя я и не знаю, откуда он их брал, потому что не думаю, что баварская армия выиграла хотя бы одну битву. Все это имело особые последствия для меня, поскольку я прожил в Америке с 1911 по 1921 год, пропустив всю Первую мировую войну, и никогда не смог побороть тоску и комплекс неполноценности при мысли о том, что я не видел войны, которая косой прошлась по моему поколению и унесла жизни двух моих братьев.
Было решено, что в качестве вклада в семейное предприятие, когда придет время, я стану у руля филиала, открытого моим отцом в 1880-х годах на Пятой авеню в Нью-Йорке. Первым шагом для меня стало знакомство с родиной матери. Итак, в 1905 году меня отправили в Гарвард. Это было прекрасное время. Я приобрел друзей, которые в будущем стали выдающимися людьми, среди них были Т. С. Элиот[10], Уолтер Липман[11], Хендрик фон Лоон[12], Ганс фон Кальтенборн[13], Роберт Бенчли[14] и Джон Рид[15]. Одно происшествие также способствовало тому, чтобы я стал желанным гостем в Белом доме. Я был здоровым детиной в то время и пытался собрать спортивную команду. Мы тренировались на реке Чарльз однажды холодным весенним утром 1906 года, когда один неуклюжий каноист попал в передрягу на стремнине и вывалился за борт. Все подумали, что это шутка, но мне не понравилось, как это выглядело со стороны, поэтому я прыгнул в лодку и стал грести к тому месту, где он барахтался. Он выбился из сил и пошел ко дну, и мне пришлось в одежде нырять за ним и заталкивать его обратно в лодку. Потом я сменил мокрую одежду и присоединился к своей команде.
На следующий день газета Boston Herald and Globe вышла с сенсационным репортажем о «Ханфштангле, герое Гарварда» и о том парне, студенте теологического факультета, который утонул бы без моей помощи, ну и прочая ерунда. Мое имя написали совершенно невероятным образом, но тем не менее оно стало известным в колледже, и именно после этого я познакомился с Теодором Рузвельтом, старшим сыном президента.
В Гарварде я снискал большой авторитет как пианист. Этому, безусловно, были причины. Моими учителями в Мюнхене были Август Шмидт Линдер и Бернхард Штавенхаген, один из последних учеников Листа, а мои большие руки позволили мне в совершенстве овладеть стилем романтической школы. Однако мои музыкальные таланты в основном были востребованы для воодушевляющих маршей на матчах по американскому футболу. Я даже сочинил один из этих маршей, «Фалара», сыгранный мною на мотив одной старой немецкой мелодии. Гарвардская футбольная команда брала меня с собой, чтобы я подбадривал их игрой на рояле перед матчем. Президент Теодор Рузвельт, типичный экстраверт, услышал о моем подвиге от своего сына и пригласил меня в Вашингтон зимой 1908 года. В последующие годы я часто встречался с ним, но эта встреча сильнее всего отпечаталась в моей памяти: сугубо мужская компания в предрассветный час в подвале Белого дома и я, порвавший семь басовых струн на его превосходном «Стейнвее».
Я вернулся в Германию из Гарварда в 1909 году, чтобы в течение года отслужить в частях Баварских королевских пехотинцев. Вся военная подготовка на службе осталась с XVIII века. Мы брали ружья на плечо, маршировали со знаменем, стояли в карауле перед королевским дворцом, и единственным случаем, отдаленно напоминавшим военные действия, стал эпизод, когда несколько моих гарвардских друзей под началом Гамильтона Фиша (позже он примкнул к лагерю изоляционистов в Конгрессе США) увидали меня, стоящего на часах, и пригрозили сбить мою каску и сыграть ею в футбол прямо на Фельдернхалле. Когда я пригрозил позвать охрану, они оставили меня в покое. Потом после года обучения в Гренобле, Вене и Риме я вернулся в Штаты и принял бразды правления филиалом предприятия Ханфштанглей на Пятой авеню.
