Мой друг Адольф, мой враг Гитлер - [17]

Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица. Одним утром, когда я довольно неожиданно зашел к нему, в открытой двери на кухню стоял крупный мальчик. Он оказался племянником Гитлера, сыном его сводной сестры, которая вышла замуж за мужчину по имени Раубаль и продолжала жить в Вене. Мальчишка оказался довольно неприятным, и Гитлер был расстроен, что я увидел его.

Квартира на Тирштрассе стала еще и первым местом, где я играл для Гитлера на рояле. В моей квартире на Генцштрассе не было места для рояля, а в его холле рядом со стеной стояло хлипкое пианино. Это случилось в тот период, когда у Гитлера были некоторые проблемы с полицией, хотя, по правде говоря, не имел проблем с полицией он очень редко. В полиции в особом отделе служил человек, который тайно состоял в нацистской партии, он приходил к Гитлеру и сообщал ему о приказах на арест или обыск у Гитлера в связи с его политической активностью или о том, что могли произойти события, касавшиеся лично его. В то время бытовало мнение, что партия получает деньги от французских оккупационных властей, хотя поверить в это было решительно невозможно, вспомнив яростную кампанию, которую вели нацисты против французов после оккупации Рура в начале 1923 года.

Как бы то ни было, Гитлеру приходилось время от времени появляться в качестве свидетеля на частых политических процессах, и он всегда находился во взвинченном состоянии перед такими заседаниями. Он знал, что я пианист, и просил меня сыграть что-нибудь для него, чтобы успокоиться. Я давно не практиковался, а его пианино было ужасно расстроено, но я сыграл ему фугу Баха, а он сидел в кресле и слушал, рассеянно качая головой без видимого интереса. Затем я начал играть прелюдию к «Мейстерзингерам». Это было в самую точку. Это была кровь и плоть Гитлера. Он знал эту вещь до последней ноты и мог насвистеть любое место своим необычным пронзительным вибрато, не сфальшивив ни разу. Он начал маршировать по холлу, размахивая руками, как будто дирижировал оркестром. Он действительно прекрасно чувствовал душу музыки, так же точно, как многие дирижеры. Эта музыка действовала на него физически, и ко времени, когда я отыграл финальную часть, он был в отличном настроении, его волнение ушло, а сам он горел желанием встретиться с прокурором.

Я очень неплохой пианист, и у меня были хорошие учителя, но для моего стиля характерна определенная неистовость, многие люди сказали бы, что я играю с чрезмерной выразительностью, с листовскими фиоритурами и в изысканном романтическом стиле. Это было как раз то, что нравилось Гитлеру. Возможно, одной из главных причин, по которой он держал меня рядом столько лет, даже когда мы стали радикально расходиться в вопросах политики, был именно этот мой талант играть музыку, которую он любит, именно в той оркестровой манере, которую он предпочитал. А звучание маленького пианино на линолеумном полу давало звенящие тона, похожие на звучание «стейнвеевских» роялей в Карнеги-холле.

После этого мы собирались на такие музыкальные сессии бессчетное число раз. У него не было времени на Баха и Моцарта. Для его бешеного темперамента в этой музыке было слишком мало кульминационных взлетов. Он иногда слушал Шумана и Шопена и любил некоторые места из Рихарда Штрауса. С течением времени я научил его понимать итальянскую оперу, но в конце всегда звучал Вагнер, «Мейстерзингеры», «Тристан и Изольда» и «Лоэнгрин». Я играл их сотни раз, но эти пьесы никогда не надоедали ему. Он превосходно знал и высоко ценил музыку Вагнера, возможно, эта страсть родилась у него еще во времена жизни в Вене, задолго до того, как мы с ним познакомились. Зерно этой любви могло быть также посеяно в Линце, где в начале века жил Голлерих, который был учеником Листа, руководителем местного оркестра и большим поклонником Вагнера, однако где именно Гитлер увлекся этой музыкой, навсегда останется загадкой. В какой-то момент я обнаружил, что существует прямая параллель между структурой прелюдии к «Мейстерзингерам» и зачином его речей. Все это переплетение лейтмотивов, вычурностей, контрапунктов и музыкальных контрастов с точностью отражалось в модели его выступлений, которые по своему построению были симфоническими и всегда завершались наивысшей кульминацией, похожей на рокот вагнеровских тромбонов.

Я был, пожалуй, единственным человеком, который был вхож в оба круга его знакомых. Обычно он держал людей из разных групп в неведении друг о друге, никогда не говорил, где был или куда собирается идти, и никого не брал с собой. Иногда он просил меня сходить с ним к Лаубекам на чашку чая и усаживал меня там за их пианино. Мне думается, ему доставляла удовольствие мысль, что он может представить кого-либо с такими талантами. Лаубек был абсолютно убежденным последователем Гитлера и, учитывая, что националистические страсти в Баварии накалялись, держал известное количество оружия и боеприпасов для нацистов спрятанным на его железнодорожных сортировочных станциях. Он всегда был предельно вежлив со мной, но принадлежал к умеренной группе в партии, которая возмущалась тем, что Гитлер имеет дружеские отношения с человеком, так непохожим на них самих, и считала определенно опасным, что я часто таскал его по домам моих друзей. Готфрид Федер даже написал памфлет, в котором обвинял Гитлера в предпочтении «компании красивых женщин» его обязательствам в качестве главы партии рабочего класса. Это было прямое указание на мою сестру Эрну и особенно на мою жену, к которой Гитлер испытывал одну из своих платонических страстей – это его свойство примет еще более явные черты в будущей трагической истории.