Мой дикий сад - [33]

Поскольку все это происходит в темноте, большинство людей не знает, кто издает эти призывы, и некоторых даже раздражает их унылая, бесконечная монотонность. Но я знаю этого певца и понимаю его душу. И они мне нравятся — и он, и она. Иногда, когда он кричит вот так с близкого дерева — обычно между ветками жакаранды, — я даже отвечаю ему, пробуя свои силы в таких же монотонных откликах: «У… У… У…», — с такими же точными (насколько я способен) промежутками. Я пытаюсь таким способом сообщить моему совке, что он не одинок и что я на его стороне. К моему большому сожалению, он не всегда понимает, что у меня хорошие намерения. Возможно, он даже обижается, полагая, что я просто передразниваю его или подсмеиваюсь над ним, пародируя его безответные призывы. А может, он думает, что мои крики — это голос соперника, который пытается завлечь его желанную подругу. Так или иначе, но стоит мне начать эти свои глупые игры, он, как правило, умолкает и спешит сменить место.

Но я думаю, это не только из-за моего подражания. Как и многие другие животные, совка очень чувствителен к обращенному на него взгляду, и даже если я не подаю голос, а всего лишь перевожу взгляд на дерево, в кроне которого он скрывается — он обычно меня видит, а я его нет, — он тоже зачастую умолкает и улетает на другое дерево, подальше. Как и все ночные хищные птицы, он летит почти бесшумно и лишь на миг неожиданно появляется меж деревьев в свете уличного фонаря или луны в полнолуние.

На одно мгновение в саду воцаряется тишина. Но совка никогда не улетает далеко. Он должен беречь силы для своей возлюбленной — если, конечно, она соизволит ответить на его призывы. Поэтому он находит себе новое место поблизости, и вскоре я снова слышу его сладостный и соблазнительный зов, посланный прячущейся в темноте подруге, которая тем временем размышляет, достоин ли он сам ее внимания и примет ли ее такой, какая она есть.

Я никогда не был свидетелем свидания сплюшки-девушки с совкой-парнем, но мне думается, что это должен быть очень радостный момент. Я даже представляю его себе: вдруг из темноты бесшумно выплывает совушка, мгновенье парит над садом и потом садится рядом с ним на ветку:

«Вот я».

Тишина. Совка не верит своему счастью.

«Ты звал меня, и вот я прилетела».

Тишина. Он смущенно переминается с ноги на ногу, а потом смотрит на нее своими большими круглыми глазами:

«Не уходи!..» — только и удается ему выдавить из клюва.

«Но это же я, мой любимый! Зачем же мне вдруг уходить! Я здесь, с тобой…»

И все это происходит у меня над головой, в тишине моего ночного сада.

Анемоны

«Появление первого анемона — это большой час, час откровения. В начале зимы, когда тяжелые свинцовые тучи застилают небо, серо-голубой сумрак окутывает окружающие холмы и на полях лежит зимняя стылость, — ни единого сверкающего цветка, ни одного цветущего куста, — и вдруг вот оно: ты видишь первый анемон!»

Эти красивые строки написал, к сожалению, не я. Их написал тот мой иерусалимский сосед, которого я уже упоминал в начале этой книги — ботаник и учитель природоведения Амоц Коэн. Это строки из его книги «Сезоны года», которая вышла в пятидесятые годы прошлого века, и я рекомендую всем любителям природы и всем любителям языка иврит поискать ее в магазинах старой книги. Совершенно бесподобным языком и с воодушевлением эрудита и поэта Амоц Коэн описывает в ней природу во всех ее проявлениях, от царства пчел и до плюща, стелющегося по стене, от сброшенной змеиной кожи и до летящей по ветру половы. В его книге есть и земля, и ее ландшафты, и дождевые тучи, и жаркие восточные ветра, и традиционное сельское хозяйство с его специализацией и сезонами, — все, что Коэн знал с детства, проведенного в поселке Моца, где он был первым родившимся там мальчиком.

И дальше он продолжает об анемоне: «Как это такое замечательное красное чудо попало к нам, из какого неизвестного мира? Как оно сумело подняться из сухой глинистой почвы мертвой долины, где Иисус Навин когда-то побил камнями мародера Ахана?[32] Единственный на всем пустынном поле, этот первый анемон облагораживает его своим великолепием».

На самом деле анемон — не первый цветок, который расцветает в наших местах в зимнюю пору. В моем саду его опережает цикламен. Но когда расцветает первый анемон, сердце наполняется радостью, а сад замирает от восторга. Что еще можно написать после прекрасных слов моего учителя Амоца: «Красное чудо»?! Разве что добавить, что анемон — этот огромный, истекающий великолепием цветок — вдохновляет не только сегодняшних его воспевателей. Он уже издревле возбуждал воображение и творческую фантазию людей, и неслучайно они создали вокруг него миф о воскрешении из мертвых.

У древних греков анемоны символизировали капли крови из ран Адониса — молодого красивого юноши, который был возлюбленным Афродиты и погиб от клыков дикого кабана. Афродита тогда попросила милости Зевса, главного из греческих богов, и Зевс вернул Адониса к жизни, но только на один сезон. Как и анемон, он умирал с приходом лета и возрождался лишь к следующей весне.

Эта красивая история известна многим, но не все знают, что она берет начало не в Греции, а как раз в нашем регионе, точнее — у наших соседей-финикийцев, которые создали миф о боге со сходным именем Ад он. Замечу, кстати, что хотя имя «Адон» напоминает нашего Бога Адоная, но они очень отличаются друг от друга. Адонай — Бог единый, единственный, тогда как Адон — всего лишь один из большой группы финикийских богов. Адонай — Бог вечный, который не рождается и не умирает, в то время как Адон умирает каждый год в летнюю жару и возрождается только с зимними дождями. Но поскольку финикийцы кочевали на просторах Средиземноморья и распространяли там не только свои товары, но также свои идеи, буквы и мифы, их Адон стал греческим Адонисом и таким путем вошел в западную культуру.