Мой Демон - [47]

Прежде, в трогательные минуты откровения, он убеждал себя в необходимости душевных излияний. Теперь же ему было не до подобных самоубеждений, поскольку он чувствовал глубокую необходимость в искренности и нежности по отношению к любимой женщине. Пушкин сделал шаг навстречу жене, взял ее руку в свою и поднес к губам. Натали легко вздохнула и, с чувством глубокой нежности, прижалась щекой к щеке мужа. На какое-то время они замерли, чувствуя себя безмерно счастливыми…

…Не успел дым рассеяться, как Пушкин, получив болезненно сильный удар в живот, будто надломленный упал лицом на запорошенную снегом шинель, и к нему тут же бросились секунданты.

– Что с тобой? – первым спросил Данзас.

– Кажется, у меня раздроблено бедро, – с трудом ответил раненый поэт, после чего оперся левой рукой на снег и слегка приподнялся.

Секунданты склонились над ним, желая помочь, но Пушкин с досадой покачал головой, поскольку они неверно истолковали его движение:

– Подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел.

И он уже хотел было навести свой пистолет на Дантеса, но Данзас не дал ему этого сделать, поскольку дуло было забито снегом. Приняв пистолет из холодной руки друга, он подал ему другой и вновь отошел в сторону.

Уже торжествующий Дантес вынужден был вернуться за барьер, чтобы дать возможность противнику произвести свой выстрел.

«Правильно ли я сделал, что не послушался старика? – крутилось в его голове. – Стоило ли надеть кольчугу? Неужели она бы меня спасла и сейчас все так банально закончится? Неужели цель, к которой я добирался с таким большим трудом, стоит моей смерти? О Боже! Защити раба Твоего! Святая Мадонна, не дай мне пасть столь юным на чужбине…»

Мысленно произнося эту молитву, он повернулся боком и прикрыл грудь правой рукой, приняв классическую защитную позу дуэлянта. Дуэльными правилами это не возбранялось, как не возбранялось и прикрываться собственным массивным пистолетом. Именно это, столь своевременное изменение положения и спасло ему жизнь.

Опершись левой рукой, полулежа, Пушкин, страдая и превозмогая физическую боль, долго прицеливался, бледный, вероятно, с затуманенным взором он явно метил в сердце. Ярко-красное пятно медленно расплывалось по его одежде, кровь просачивалась сквозь бекешу и алой тонкой струйкой стекала на снег. Пушкин спустил курок. Раздался грохот выстрела, повторившийся многократным эхом в голове Дантеса. Пуля, выпущенная быстро слабеющим Пушкиным, пробила руку его противника и расплющилась о пуговицу двубортного конногвардейского мундира.

Дантес упал навзничь как подкошенный. При виде этого Пушкин воскликнул «Браво!» – после чего подбросил пистолет и обессиленно рухнул на снег.

Растерянные секунданты, стоя между двумя поверженными противниками, какое-то время не знали, с которого начать, а потом, придя в себя, подтащили истекающего кровью и потерявшего сознание Пушкина поближе к всего лишь контуженному Дантесу.

– Убил ли я его? – неожиданно придя в себя, поинтересовался поэт у склонившегося над ним д’Аршиака.

– Нет, вы его ранили.

– Я думаю, что я ранен в грудь, – послышался тихий голос Дантеса.

– Странно. Я думал, что мне доставит удовольствие убить его, но теперь чувствую, что это почти огорчает меня… Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, начнем снова…

И Пушкин, дойдя до полного изнеможения и снова потеряв сознание, упал лицом в снег, обагренный собственной кровью. Он лежал недвижимо, будучи не в состоянии пошевелиться, но находившимся рядом секундантам показалось, что Пушкин по-прежнему в состоянии слышать и даже видеть происходящее вокруг него. Обоим почудилось, что едва видимая душа поэта кружится над их головами, словно бы раздумывая: вернуться ли ей обратно в бренное тело или сразу податься на небеса? От этого чувства у д’Аршиака по спине побежали мурашки, а Данзас, чтобы опомниться и прогнать наваждение, решительно растер лицо снегом и сказал:

– Нельзя терять времени. Грузим его в сани!

И секунданты волоком потащили страдальца к саням, стоявшим далеко за хлипким забором, оставляя на снегу кровавый след…

Санкт-Петербург, Ново-Волковское кладбище, 2004 год

Узнав об убийстве своего злейшего врага Кукольника, стоившем жизни его лучшего киллера, Герман Петрович помянул их обоих, только одного – добрым словом и благодарностью, а второго – матерным напутствием в ад. Более того, предоставив милиции заботу о похоронах Тихого, он тайком отправился на похороны Кукольника, происходившие на татарском участке Ново-Волковского кладбища, чтобы до конца испить сладкую чашу мести. Как говорилось в романе «Королева Марго», «труп врага всегда пахнет хорошо».

Давно замечено, что на определенный тип людей – ныне, как правило, это натуры нервные и романтичные – вид смерти действует крайне возбуждающе. Как уверяют историки, на закате Средневековья эта тенденция имела всеобщий характер. Так, на некогда знаменитом парижском кладбище Невинноубиенных Младенцев кости и черепа были грудами навалены в склепах, а также в верхней части галерей, обрамлявших кладбище с трех сторон… Среди непрерывно засыпаемых и вновь раскапываемых могил гуляли и назначали свидания. Подле склепов ютились лавчонки, а в аркадах, украшенных символикой плясок смерти, слонялись женщины, не отличавшиеся чересчур строгим нравом…