Мой далекий берег - [19]

— Ты кто?

— Молодая Луна.

— Почему ты плачешь?

— Бо-ольно!! — девчонка зарыдала сильнее. Сашке удалось, наконец, обнять ее и вытащить из убежища, словно напуганного птенца из травы.

— Где больно?

Всхлипывая, она повернулась, и Сашка заорал: в черноте глубокой дыры на спине толкалось белое ребро.

Сашка проснулся от собственного крика. Ночуй в одрине, перебудил бы всех. А так лишь до смерти напугал пролезшую в зелейную кладовую мышь да паучков, ткущих по углам паутину. Сашка трясся в странном продирающем ознобе. Он кутался в платок, переминался и даже подпрыгивал, но никак не мог согреться. А из глаз не выдавилось ни слезинки. Мальчишка всем телом ударился о дверь, крича, чтобы его выпустили. Но никто не отозвался. Только дрогнули сплетения на замке. Он подскочил к окну. Окошко было маленькое — чуть больше лаза для кошки, к тому же забрано прочной деревянной решеткой. Но теперь даже рывка голых рук хватило, чтобы ее отодрать. Не обращая внимания на занозы, углом решетки он вышиб стекло. Холод ожег. Но Сашка ногами вперед упрямо полез наружу. Рубашка задралась к шее, зацепилась за косяк, и мальчишка повис, рискуя или задохнуться, если станет дрыгаться, или замерзнуть насмерть. Пальцами босых ног он лихорадочно нащупывал пазы между бревнами, чтобы подтянуться и освободиться, помогая себе рукой. Брызнула кровь из прокушенной губы, онемели пальцы. Но он вышел победителем и слетел на едва припорошенную снегом ледяную землю, больно стукнувшись босыми ступнями. Зажал вскрик и побежал, что хватало сил, огибая еловые стволы и проламываясь сквозь терновник.

Государыня проснулась — как не спала, успела поймать закоченевшего Сашку на руки.

— Ой, дурень!.. Полезай в печь!

Мальчик посмотрел на нее в немом изумлении.

— Я угольки сгребла, пепел вымела, а камни еще теплые. Полезай! Там в углу казан с кипятком. Пропотеешь — умойся.

Сунула ему в руки полотенце, обильно вышитое петухами; все еще окостенелого, с негнущимися руками и ногами, почти поднесла к печи. Подтолкнула в устье.

— Выползешь — на припечке козье молоко с медом. И ряхой не крути. Чтоб выпил!

На четвереньках Сашка пролез в печное чрево, теплые кирпичи щедро отдавали почти летний жар онемевшим членам. Тело сразу же обильно вспотело, промочив рубаху.

Государыня как видела:

— Рубаху давай. Тут, на жерди повешу. Пока вылезешь — просохнет.

Мысли были вялые, неотчетливые, и Сашку нисколько не удивило, что Берегиня заранее изготовилась к его приходу, знала, что прибежит босой и в одной рубахе — по морозу, особенно залютовавшему к утру.

Сашка лег ребристой тощей спиной на печной под. Вспомнил сказку про Старую Луну, любящую запекать в печи непослушных мальчиков, убежавших в Укромный Лес. Выходит, сказки не врут. Только вот его, Сашку, никто на лопату не сажал и насильно в печь не заталкивал. Пахло теплым кирпичом и горечью сгоревших березовых дров. Прошибал пот. Тепло кружилось в голове, и мерещилось, что в трубе над ним подмигивает маленькая звездочка. Хотя быть такого не могло — труба не по разу изгибалась, чтобы сберегать тепло.

— Эй! Не усни там!

Он вовремя очнулся, нашарил теплый закопченный бок котла с висящим на нем ковшом, извертевшись, сумел кое-как обмыться, то и дело забываясь и стукаясь темечком о низкий изогнутый свод. Вытерся. Полез наружу.

Государыня из вежества отвернулась. Сашка еще раз обтерся, надел сухую чистую рубаху и переступал на полу, глядя на темные мокрые отпечатки собственных ног и снова начиная дрожать.

— На печь давай!!

Его бесцеремонно подсадили в одеяла и кожухи, к мурлыкающему коту за трубой — самое уютное и безопасное сейчас место. Повелительница жизни и смерти высыпала в печь и раздула угольки, подкинула дров; раскрасневшись от печного жара, ловко орудовала ухватом. Подала Сашке горячее молоко с медом. Снова согревшись, почти проваливаясь в дрему, он пробормотал:

— Мне сон был.

— Какой? — Берегиня сидела на краю печи, свесив вниз ноги в полосатых чулках, постукивая одной о другую, зевала. Колыхались от дыхания упавшие на лоб растрепанные волосы, коса щекотала Сашке щеку.

— Молодая Луна… с дырой в спине, — выдохнул Сашка и обрадовался, что отважился это произнести.

Государыня повернулась к нему спиной:

— Ну, где?

В полутьме белела тонкая льняная рубаха. И никакого следа раны. Сон…

Она зевнула:

— Подвинься, горе луковое. И спи. Рано еще.

Прилегла, зарывшись в меха, свернувшись клубком, разнеженная, тепло согревая Сашкин бок. И он, уже ныряя в сон, чувствовал, как стучит рядом ее сердце.

Ох, лучше бы он не спал. Молодая Луна в его сне кричала от боли, и валялся в стерне меч с оголовьем, похожим на половинку цветка — тот самый, которым учила Сашку владеть государыня. (Вытирала едкий пот с лица и шеи, глотала приготовленные мальчишкой отвары и снадобья — и раз за разом заставляла его повторять защиты и удары, каждый раз хоть шажок, да делая навстречу противнику).

Сашка на деревянных ногах сполз с печи, голова была, как в тумане. Но этот туман пропал, едва мальчишка увидел, что меча, обычно висевшего над постелью в потертых ножнах, на месте нет.

Глава 11

Женщина висела, покачиваясь, на собственных косах, медленно закручивалась вокруг себя. Ветер обжимал вокруг тела, задирал выше пояса легкий не по времени рубок. Ноги у повешенной были гладкие, полные — красивые. Ступни странно вытянулись, точно пальцами она в последний миг силилась и почти достала земли. Небритый и вонючий мужичок, наощупь распутывая гашник, уже лапал мертвую взглядом, примеривался, заходя сзади. Сашка безошибочно прочитал его намерение, и хотя что-то внутри уговаривало не вмешиваться, поднял камень… Вонючий не ожидал от дитяти беды, камень вбился в висок острым краем и уложил его на землю.