Мой далекий берег - [13]

Юрка вскочил, случайно столкнув тарелку. Та раскололась, засыпав осколками каменный пол. Купавка ахнула:

— Сейчас приберу!

— Вон, — коротко велела Ивка.

Купавка, зарыдав, выскочила из кухни. Юноша кинулся за ней. Прогрохотало по ступенькам, и наступила нехорошая тишина. И ведьме не пришлось выглядывать из кухни, чтобы знать, что с картины на верху лестницы сочатся и капают под ноги этим двоим бурые капли крови.

Глава 8

Зори были кровавыми. Подпирали небо розовые дымы, и морозы стояли такие, что смерзались дверные петли и трескалась на деревьях кора. И даже придумать трудно было, что уже скоро забьет в их жилах сладкий сок, превращаясь в зеленые флаги листьев. Вести не радовали. Ивка надеялась только, что это самая густая темнота перед рассветом. Ей удалось угрозами, а больше уговорами и слезами, все же спровадить сына с мужем в Шужем. Руки у ведьмы были развязаны. И, словно подкрепляя свою волю, каждое утро заглядывала она в заветное отделение укладки; любуясь, крутила в руках резную каменную чашу со зверями и виноградными гроздьями, проводила ногтем по лезвию атамэ и откупоривала лекиф, вдыхая травянистый жгучий аромат мази, содержащейся в нем. Перекатывала на языке имена: прострел, конидия, ведьмина метла, одолень… — и тихо чему-то смеялась.

… У крылечка Ивку ждал крытый возок бургомистра. Сам мессир Хаген, гостеприимно улыбаясь, стоял у открытой дверцы. Печка в возке жарила вовсю, но к концу дороги Ивка все равно продрогла вконец, и когда пробовала пошевелить ногами, козловые сапожки стучали друг о дружку, как каменные.

— Пройдемся, — взмолилась она.

Бургомистр высадил ведьму и под локоток повел среди сваленных к фасадам сугробов.

— Вот странно, — пробормотал он, смущенно поглядывая на серый снег. — Откуда пыль эта?

— Вы о чем-то хотели просить, мессир Хаген? — улыбка была скользкой, как змея, и почти такой же опасной.

Могучий, широкий в кости Хаген мямлил, словно мальчишка.

— Я знаю, — улыбалась Ивка, семеня рядом с ним, — что Черта снова движется. Я уже отдала приказ ковенам Ишкольда, Валовеля, Ромоя мягко заворачивать беженцев к югу, мимо Кромы, и оказать им посильную помощь. Конечно, и наши сусеки придется открыть. И про бешеных волков Лутовья…

— Невозможно, — прошептал бургомистр.

— Как? — Ивка отвлеклась от любования заледенелыми, просвеченными солнцем ветками липы перед ними. Синица в ветвях свиристела, проедала зиму насквозь. Была пичуга крупная, ладная, в черной шапочке, с белыми щечками и с ярко-зеленой грудкой. В ответ на беззвучный Ивкин свист отозвалась нахальным «Ти-тиу-чир-вик!..» Когда заорут вяхири, то уже точно весна…

— Я вам ни в чем не отказывал…

Ивка любезно кивнула.

— И всегда… даже с этим пограничником… подписал… но мыши! Но зюзь!

Правительница перетопнула заледеневшими ногами. Получалось, напуганное морозом, оголодавшее мышиное воинство, преодолев защитные сплетения, ринулось в город, к теплу и сытости, и уже какое-то время бесчинствует в общинных амбарах. А еще спорынья…

— Разберусь! — и Ивка почти бегом устремилась вперед, оставив опешившего бургомистра посреди улицы.

У дома Старой Луны было веселье. Солнце плясало, брызгало по синеющим снегам, и свободные от дежурства молодые устроили потешный бой. Девчонки на помелах, снежное сеево, хохот, поцелуи в сугробах… Щеки Ивки зарделись, как снегири. Улыбаясь теперь по-настоящему, скинув в сугроб десяток лет и шапочку с мигом растрепавшихся волос, налепила она снежков и принялась обстреливать всех, кто подворачивался под руку. Смех стал звонче, холод отступил. Не меньше часа позволила она себе забавляться так, а потом лохматая, мокрая, разгоряченная и радостная, вбежала в дом. На бегу скидывая сапожки — отлетели и бесчинно стукнули в стену, вызвав новый приступ веселья, — с окриком:

— Бирн, прибери! — понеслась к очагу.

Сбросила шубку. Выглянула испуганная Полянка, и глаза ее делались все шире, а Ивка, не чувствуя, что дом вдруг как-то опустел, легкомысленно крутила над огнем ножкой в полосатом шерстяном чулке.

— Бирн нет.

— А-а… в самом деле, — глава ковена нахмурилась. — Как государыня? Не хуже?

— Ее тоже нет. Она ушла.

— Как?!..

— Встала и ушла.

Ивка вгрызлась в руку, пряча круглые, как тарелки, жгучие, как крапива, нелюдские глаза. Дознание будет потом. И нерадивых накажет позже. И узнает, что же сталось с раненым пограничником Андреем — чует душа, без него не обошлось. Ох, Полянка! Бирн не позволила бы себе оплошности — вовремя не подать государыне зелье. Ивка выскочила на порог. Дернулись ноздри, втянули воздух. Вот же оно! Словно коридор из цветущей черемухи. Дурацкий бургомистр с его каретой… к лешему! След Берегини можно было потрогать руками: синичий свист. Протаявший в кружево лед. Медная веселая загогулина над крыльцом. Колокольчик. Набухшие розовые почки. Неброское. Живое. То, за чем всю жизнь устремлялся Ястреб.

Пробежав самой короткой дорогой, переулками, с колотящимся сердцем Ивка рванула на себя дверь собственного дома. Входные двери никогда не запирались, это позволило сберечь несколько мгновений. Казалось, только вот затих скрип ступенек. Вытянув руки, Ивка метнулась вверх.