Мой брат – Че - [80]
Всякий раз, когда нам сопутствовал успех, мы повторяли фразу Гутьерреса[99], которую мы оба запомнили:
[…] Я часто видела его озабоченным, серьезным или задумчивым. Но никогда – по-настоящему грустным или охваченным горем. Не помню ни одной встречи, когда он не одарил бы меня улыбкой и теплой нежностью, что так ценили те, кто его знал. В разговорах не было места презрению; короткой фразой он мог серьезно покритиковать, но за этим всегда следовала какая-то позитивная ремарка, чтобы продолжение оставалось продуктивным. Он был не столько против, сколько за. Поэтому, без всякого сомнения, от общения с ним никогда не оставалось ни малейшего следа злобы.
Он умел использовать каждую свободную секунду, и даже в общественном транспорте у него всегда была книга в руке […] У него никогда не бывало слишком много денег, совершенно наоборот […] Но слабые экономические ресурсы никогда не были его главной заботой, они никогда не мешали ему выполнить то, что он считал себя обязанным сделать. Ни его очевидная небрежность, ни невнимательность к собственной одежде никогда не могли затмить достоинства его личности.
[…] Будучи студентом, он работал не слишком много, но всегда хорошо. Внутри этого молодого человека вечно жила готовность к «приключению», которая «часто отдавалась зудом под каблуками этого бродяги», зовя его в путь, и под всем этим скрывалась глубокая жажда знаний. Не ради собирания сокровищ, а ради неутомимого поиска истины, а вместе с этим и своего собственного предназначения.
Все в нем было последовательным, и каждый опыт или любого рода знания дополняли его личность […] У него был дар к обучению. Он шел к сути вопроса и всегда старался посмотреть на него шире, когда его многочисленные проекты позволяли это сделать. Он был способен остановиться для того, чтобы серьезно обдумать проблемы, увлекавшие его: проказа, аллергия, нейрофизиология, новейшая психология […] Он преодолевал практические и теоретические препятствия с одинаковой легкостью. Когда он давал слово, он держал его любой ценой […]
Он с преданностью и усердием культивировал дружбу, вскармливая ее своим глубоким гуманизмом. Для него дружба была священной обязанностью и точно таким же правом. Для него важно было и то, и другое. Он одинаково естественно как требовал, так и давал. И он вел себя так во всех аспектах своей жизни.
Расстояние не означало, что Эрнесто отсутствует. В каждой его поездке письма – более или менее регулярные, в зависимости от ситуации или состояния его финансов – продолжали дружеский диалог […] Он хранил письма от своих друзей и никогда не было такого, чтобы он не ответил.
По возвращении из своего предпоследнего путешествия он заявил, что двадцать дней, проведенные им в Майами (я перехожу к деталям, которые имеются во всех биографиях), можно считать самыми тяжелыми и неприятными в его жизни, причем не только из-за экономических трудностей, которые ему пришлось перенести! […] До того дня, как мы попрощались (на встрече у него с его ближайшими друзьями), я видела исключительно его удивительную воздержанность: он не курил, не пил ни алкоголь, ни кофе, и его режим питания всегда отличался строгостью. Это астма навязывала ему условия жизни, которым он отдавался с характерной для него дисциплинированностью.
Каждое письмо Эрнесто было страницей литературного произведения, полной нежности, грации и иронии; он рассказывал о своих приключениях и злоключениях с тем комизмом, который сводил на нет любую серьезность даже в самые трудные времена. В каждой стране он искал то, что там было самым интересным, и любопытство приводило его то на руины древних инков, то в лепрозории, то в медные, то в вольфрамовые рудники. Он быстро интегрировался в деревенскую жизнь и легко позиционировал себя в местном политическом и социальном контексте. Его рассказы были великолепны, это была легкая проза, но при этом очень чистая и элегантная. Он рисовал реальность и людей реалистично, без эвфемизмов и весьма объективно. И когда он затрагивал свою интимную жизнь, будь то с печалью или радостью, он всегда делал это осторожно, с абсолютной сдержанностью.
Уверена, что даже в самые тяжелые моменты его любовь к жизни была настолько велика, что ему удавалось сохранить оптимизм с той логикой, что была для него типична: «Когда дела идут плохо, я утешаю себя тем, что все могло бы быть гораздо хуже, и, кроме того, что все еще может улучшиться». В августе 1958 года, когда я готовилась к отъезду, один молодой журналист, которого я не знала, позвонил мне, чтобы назначить мне встречу в кафе: это был Масетти. Он только что провел два месяца в Сьерра-Маэстре […] Масетти мне долго и подробно рассказывал обо всем и обо всех, о Фиделе, Рауле, полевых лагерях… но ничто для него не имело таких масштабов, как Эрнесто, как его человеческие качества, его мужество, его многогранность. Если нужно было организовать что-то – открыть школу, наладить производство хлеба или ремонт и изготовление оружия, – Эрнесто оказывался на месте, чтобы заняться этим и взять на себя инициативу. И в вооруженной борьбе он тоже всегда был первым.
