Мой брат Антон Семенович - [6]

Мы прожили в этом доме недолго. Помню, что весной Днепр доходил почти до нашего дома - он разливался на 10 километров.

Через несколько месяцев мы перебрались к Миронову, где мы прожили с 1901 по 1905 год.

У МИРОНОВА

Дом Миронова! Еще в большей степени, чем дом Скальковского в Белополье, дом Миронова, был настоящая республика в Крюковском государстве, целый мир. Но какой некультурный, темный, отсталый, мещанский, до ужаса серый и скучный мир.

Миронов был разбогатевший мужик-подрядчик, скупой, жадный, весь заросший бородой, которая начиналась сразу же под глазами и росла даже в ушах и носу. У него было душ 10 детей от мала до велика. Старшая была Пелагея - Поля. В то время ей было 15-16 лет, но она уже была, как говорится, "дебелая" - полная, пухлая, не урод, но и не красавица, не глупая, но и не умная, едва умевшая читать и писать (как и все дети Миронова, как и он сам). Это и была та самая Поля, на которой Антон хотел жениться в 1905-1906 г.

У Миронова было 7 или 8 квартир, из них самую большую занимали мы (3 комнаты и кухня). Поэтому во дворе была целая толпа детей, тут же бродили куры, утки, гуси, индейки, поросята. Жили примитивно. Улица была просто глубокий песок, не было ни водопровода, ни канализации. Воду привозил из Днепра водовоз - по 1 коп. за ведро. Клозеты были во дворе и летом распостраняли зловоние. (В перегородках между клозетами любителями сильных ощущений были просверлены дырки для наблюдений.)

Работали, много ели, много спали, никто ничего не читал, и я никогда ни у кого не видел газеты (у нас газета была каждый день, так как мой отец выписывал газету "Биржевые ведомости" и иллюстрированный журнал "Нива"). От скуки рожали детей, сплетничали, ссорились, мирились... потом начинали снова. По праздникам и воскресным дням много пили и в соседней Костроме дрались на ножах... иногда убивали... Но надо отдать должное: при такой дикости жили честно - не было ни воровства, ни грабежей. Было много нищих, бродяг, старцев, подозрительных "монахов" с красными носами, гадалок, итальянцев с "Петрушкой", татар с бумазеей, китайцев с чесучей...

Иногда среди бела дня, распостраняя зловоние, проезжал самый примитивный ассенизационный обоз, возчиков которого называли "золоторями". В глубоком песке колеса уходили в землю почти по ступицу, и у меня и сейчас сжимается сердце, когда вспоминаю, как возчики били несчастных лошадей - ногами и толстыми поленьями, стараясь ударить по глазам. Я плакал иногда и задавал себе вопрос: почему Бог терпит такой ужас? Я еще верил в Бога.

А с другой стороны двора, за забором, начинались "кучугуры", описанные Антоном в "Книге для родителей". Чистейший песок насколько хватал глаз, поросший лозой, кустами молочая, бессмертника и целыми коврами некрасивого, но такого ароматного чебреца. Целые табуны кузнечиков и сколько, сколько изящных быстрых и грациозных ящериц.

Конечно, было много молодежи. В особенности летом, по вечерам собиралось человек до 15. Были молодые рабочие, жившие у Миронова, старшие дети Миронова - Поля, Миша, Пантюша, приходили соседи. Пели песни, играли в городки, в мяч, горелки, жмурки и проч. В игры нас, малышей, не принимали, но мы болтались тут же под ногами.

Антон тоже участвовал во всех этих играх, но он был очень неловок, неуклюж, самое главное, страшно близорук.

Однажды во время игры в городки довольно тяжелая палка вырвалась у него из рук и до крови ударила по голени Мишу Миронова. Тот завыл от боли и сел на землю.

- Черт носатый! Четвероглазый, а ничего не видишь (Антон носил уже очки). Не давать ему больше палок, иначе он нас здесь всех поубивает.

ZT. Юноша (подросток) Антон Макаренко и _вампиловщина_.

Если бы все эти молодые люди были более культурны, может быть, все было бы иначе. Здесь же случилось так, что постепенно Антон стал мишенью для всяких, не всегда безобидных шуток и издевательств. Почему-то ему дали кличку, которая осталась за ним пока мы не переехали в наш дом: его прозвали "граф Антошка Подметайло". Незаметно привязывали к его ноге полено или старую кастрюлю. Один раз привязали дохлую кошку, цепляли ему на спину всякую дрянь, в особенности когда он уходил в город, собирали букет бессмертников, посыпали мелким перцем и подносили.

- Антон, понюхай, какая роскошь.

А. нюхал, долго потом чихал, вытирал слезы. Однажды во время игры в горелки А. устроили подножку. Он тяжело упал, раскровянил себе нос и губы и разбил очки. Другой раз в "кучугурах" вырыли глубокую яму (около одного метра), прикрыли лозой и присыпали песком. Потом пригласили А. погулять, искусно повели его прямо на яму. Он провалился, свихнул себе ногу и долго потом хромал. Но ведь могло быть хуже: он мог сломать ногу, мог бы разбитыми очками поранить себе глаза.

Когда уходили на Днепр купаться, А. обязательно навязывали в кальсоны "сухарей" (каждая штанина завязывалась туго-натуго узлом и мочилась в воде - развязать такой узел пальцами было невозможно, приходилось пускать в ход зубы, а отсюда и название "сухари").

Даже для меня, ребенка, было заметно, что А. очень страдал от всех этих грубых "шуток". Он стал более грустным, иногда оставался один в задумчивости и постепенно совершенно уходил от этих игр и этой компании. Одна Поля становилась на его защиту, возмущалась, называла участников шуток хулиганами и босяками, по-матерински ухаживала за А., когда он был ранен, и, безусловно, позднейшие идиллия и любовь выросли на этой почве.