Мой ангел злой, моя любовь… - [81]

И только получив тихое «Обещаю!», смогла расцепить пальцы, выпуская его ладони, развернулась к дому, побежала по краю партера, скрываясь у кустарников от лишних глаз, что могли наблюдать за ней из окна дома. Андрей не ушел тут же, как говорил ей, а остался на месте, наблюдал со своего места, как она пересекла партер и подбежала к дому. Там Анна остановилась на миг, обернулась к парковым аллеям, словно ища его взглядом, и он поспешил укрыться за зеленью аккуратно постриженного куста сирени.

— Я люблю тебя, ma Anni, — прошептал Андрей, только ныне выпуская на волю эти слова, что жгли ему душу, ныне, когда она не могла услышать их. Слишком рано говорить их ей, считал он. Быть может, позднее, когда он вернется сюда в Милорадово. А он вернется сюда. Непременно вернется! Иначе и быть не может.

Анна долго сидела в темноте черной лестницы на самой нижней ступени, на которую опустилась, едва шагнула сюда из вестибюля. Ее никто не заметил — ни зевающий швейцар, ни лакей, с которым тот о чем-то говорил тихо. Оставалось только подняться по лестнице и проскользнуть в свои комнаты, а там уже спрятаться в постели, укрыться с головой покрывалом и лежать, вспоминая каждый миг, каждый поцелуй, каждый взгляд. Она покрутила на пальце кольцо, которое надел на ее руку Андрей, поцеловала его камни, улыбаясь, и только потом побежала вверх по лестнице.

В будуаре никого не было — ни Глаши, ни Пантелеевны, и Анна поспешила пройти в спальню, довольная, что ее возвращение осталось незамеченным. Скорее всего, и та, и другая уже решили, как скрыть ее долгое отсутствие в доме. А уже в спальне она встала, как вкопанная, разглядев в полумраке комнаты мужской силуэт на фоне светлого пятна окна.

— O-la-la! Regardez voir! [259] Кто почтил своим присутствием нас? Mademoiselle Annette! Или она уже не mademoiselle [260]? — Петр вдруг в два шага преодолел расстояние от окна, у которого стоял до сестры, схватил ту за руку и развернул спиной. А потом резко повернул лицом к себе. — Как понимать, моя любезная, что твое платье в идеальном порядке, когда вышла ты вон из спальни несколько часов назад не в подобающем девице виде? Неужто какую справную горничную отыскала, бродя по лесам в грозу?

— Петр, пожалуйста…, - начала Анна. Пантелеевна, знать, открылась ему. Более никто не знал о том, что она уходила из дома в платье с полураспущенной шнуровкой.

— Петр, пожалуйста, — передразнил брат Анну, а потом поймал и ее вторую руку, больно сжал предплечья. — Как ты могла? Как ты могла сделать это? Ты! Как ты могла?! Неужто не понимаешь, что теперь все изменится? Как ты могла так поступить?

— Я люблю его, — вдруг сорвалось с губ Анны, и брат и сестра уставились друг на друга, явно удивленные теми словами, что были произнесены сейчас. А потом она повторила, медленно, словно пробуя эти слова на вкус. — Я люблю его. И я хотела с ним быть, понимаешь? Только с ним.

— Нет, не понимаю, — покачал головой Петр. — Не понимаю. Ты подумала о том, что впереди не просто дивные летние денечки для полков? Что неизвестно, что ожидает его через седмицу, через месяц? Кто ведает, вернется ли он. Mort au champ d'honneur [261]. И что тогда?

— Он вернется, он обещал, — ответила Анна. — Cela suffit [262]. Я не желаю думать о том ныне.

— А ты вообще думала о чем-либо? — едко спросил Петр, по-прежнему не пуская ее рук. — Думала, когда давала свое согласие на этот брак? Что за выгода тебе от этого союза? Ротмистр совсем не тот, каков тебе нужен. Отчего ни ты, ни papa не видите того?

— Да отчего ты не видишь иного? — вскипела Анна. — Отчего ты так против него? Быть может, у тебя кто другой на примете? Не князь Чаговский-Вольный ли часом? И что за долг у тебя пред ним, что ты так печешься о его персоне уж столько времени?

Она вовсе не имела в виду никаких долгов, особенно денежных, просто к слову пришлось. Замерла, удивленная, когда Петр вдруг побледнел заметно даже в полумраке спальни.

— Это он сказал тебе? — прошипел он вдруг, сжимая ее предплечья с силой. — Оленин поведал о том?

— Отпусти! Ты делаешь мне больно! — Анна с трудом вырвалась из цепкой хватки брата, отступила от него на пару шагов, перепуганная его видом. Его лицо было белее полотна, глаза казались совсем темными на фоне бледности лица, ноздри раздувались.

— Это Оленин, est-ce vrai [263]? Только он! Он и никто иной! Ведь он недавно из Москвы…

— Прекрати! Андрей ничего не говорил мне о тебе. Никогда. Ни единого слова! Как ты можешь оскорблять его подобными подозрениями? Он слишком благороден для того, — отрезала Анна резко и нахмурилась, когда Петр вдруг зло расхохотался в голос.

— Un coup frappé droit au but, ma chere! [264] — а потом зааплодировал, ставя ее в тупик своими словами и резким злым смехом. — Слыхала бы ты, что за толки ходят о нем, ma chere, и слова бы ни говорила о его благородстве.

— Я не желаю ничего слушать! — выкрикнула Анна, но Петр уже говорил о том, что узнал, что подслушал в офицерских кружках в Москве и Вильне, собирая сведения об Оленине.

— Ведала ли ты, что наш бравый ротмистр обожает вот таких невинных девиц, как ты, судя по тем сплетням, что ходили о нем в столице? Совсем недавно, еще прошлой осенью его имя было у всех на устах, когда его брат погиб якобы от неосторожного выстрела на охоте. И ведаешь, о чем говорили? О нем и о его belle bru