Мой ангел злой, моя любовь… - [78]

Анна даже застыла от ужаса, слушая, как он говорит о ней — резко, отрывисто, зло. А потом он вдруг чуть отстранился от нее, но не совсем: просто поднял ту руку, к которой она прижималась лбом, обнял ее за плечи, привлекая к своей груди. И она заплакала тихо от этого нежного жеста, вцепилась в сукно его мундира, словно боясь, что он сейчас оттолкнет ее.

— Qu'est-ce que j'ai fait au bon Dieu? [256] Ведь я уже отравлен ядом. Твой яд уже в моей крови, в моем сердце, пусть и помимо моей воли. И этого, видно, не переменить ныне…

Анна подняла голову, удивленно взглянула на его лицо, и он нежно улыбнулся ей, коснулся губами ее лба.

— Ты вспыхиваешь, будто порох от огня. Но так же быстро сгораешь. Только думай отныне о том, что порох опасен, что он может разрушить даже камень, моя милая. Когда так часто указываешь на дверь персоне, ты должна быть готова к тому, что настанет день, и ты уже не сумеешь повернуть ее от порога, — проговорил Андрей, и она кивнула, соглашаясь с его словами. Он ласково провел пальцами по ее щеке, заправил за ее ушко, выбившуюся прядь. — Ты так переменчива, Анни… словно лед на солнце. Его блеск меняет свое положение под его лучами. Так и ты. То блистаешь, как дивный камень, то темна и холодна, как лед. Но я верю, милая моя, что растопив его… что в тех глубинах…

Он обхватил пальцами ее подбородок и коснулся губами ее губ. Сперва легко и нежно, углубляя поцелуй с каждым мгновением. Анна обняла его за талию, прижалась к нему всем телом, ощущая, как снова в груди разрастается то неясное ей чувство, захватывает ее в плен целиком. Отступили мысли и тревожные, и благие. Даже дождь стал тише стучать по крыше, словно боясь помешать им в этот миг.

— Прошу…, - тихо прошептала Анна, когда Андрей на миг прервал поцелуй. Как бы ни было ей хорошо от его поцелуев и спокойно от его объятий, в теле проснулось странная жажда чего-то большего. Снова почувствовать прикосновение горячей кожи к собственной коже. Коснуться губами его шеи, как она хотела тогда, нынче в парке. Он покачал головой, и она сама прижалась губами к его рту, прерывая слова возражения, прижалась всем телом к нему, едва не сбивая его с ног, запустила пальцы в волосы.

Только так она чувствовала себя любимой им, ощущала, как необходима ему. Только тогда поверила ему — не словам, а именно рукам и губам. Так нельзя солгать, нельзя обмануть…

— Ты не понимаешь… Я не могу… не ныне.

— Тогда поцелуйте меня еще… Прошу вас… Только поцелуйте.

И тогда он поднял ее на руки, отнес на сено, лежавшее в глубине сарая, укрывая от ветра, что так и рвался в сарай через распахнутые двери, в проеме которых они стояли. Он целовал ее снова и снова, гладя ее растрепавшиеся волосы, ее лицо, ее шею, часть груди в распущенном вороте платья, что сползло с плеч, не удержавшись без тугой шнуровки. Запоминая, вбирая в уголки памяти каждый кусочек ее кожи, мягкость ее губ, запах ее волос.

От дождя волосы Анны, так тщательно завиваемые, распрямились, и она не могла не смутиться, когда Андрей пропустил меж пальцев длинную прядь, выбившуюся из прически, наблюдая, как медленно рассыпаются они на его ладони.

— У меня не такие вьющиеся локоны, как у Полин. Прямые… Приходится много над ними трудиться, чтобы добиться… чтобы по моде…

И он улыбнулся, в который раз дивясь ее трогательной наивности, стал снова целовать ее.

— Пусть такие, как есть… Я люблю в тебе все, даже твои невьющиеся в укор моде волосы!

А потом оба замерли при его словах, взглянули друг другу в глаза. Андрей ждал, что она скажет хоть что-нибудь в ответ на его признание. Пусть даже какую-нибудь нелепицу или отшутится. Пусть даже солжет, пусть! Но Анна только легко оттолкнула его, чтобы теперь уже он перекатился на спину, склонилась над ним и после долгого и пристального взгляда в глаза поцеловала его в шею, открытую в расстегнутом вороте мундира, медленно провела губами от самого уха вниз до рубахи. Именно тогда он совсем потерял голову, забыл обо всех доводах рассудка.

Андрей будет после вспоминать, какой обжигающе горячей была кожа Анны, каким тихим был ее шепот, когда Анна молила его после каждого прикосновения рук или губ, цепляясь с силой в его плечи: «Прошу тебя… прошу тебя… Андрей», сама не понимая, о чем просит его. Он полагал остановиться в течение всего времени, когда ласкал ее. Знал, что не может позволить себе сделать то, о чем так настойчиво требовало собственное тело, о чем тихо умоляла Анна, лежащая под ним. Но когда она просунула ладони под его рубаху, коснувшись кожи, когда стала сама целовать его плечи, растянув ворот, он не сумел ее оттолкнуть, как следовало.

— Ты не должна… я не должен…, - шептал Андрей, только распаляя желание Анны добиться своего. Он был слаб. Слаб во всем, что касалось этого дивного русоволосого ангела, как бы ни отрицал очевидное.

— Это из-за…м-м-м… conséquences [257]? — спросила Анна, облизывая пересохшие отчего-то губы, удивляясь собственной смелости, разгоревшейся в ней с огнем в крови. Только Андрей придавал ей этой смелости и никто иной. — Мадам Элиза поведала мне о многом в то утро, когда мне пришлось открыться ей. И невольно подсказала… Седмица. Семь дней после… после… sans conséquence