Мой ангел злой, моя любовь… - [112]

— Да по мне хоть сам черт! — резко заметила Марья Афанасьевна, а потом сбросила с колен болонок, раздосадованная своими подозрениями. Надобно уже выходить из покоев своих, выезжать с Анной даже в церковь. Чем ближе она будет к той, тем дальше сумеет удержать поляка. Было бы только ради кого творить это, грустно вздохнула графиня, коря себя тут же за худые мысли.

В то воскресенье поехали в церковь на службу впервые все вместе в двух колясках. От души отвечали положенными по ходу службы «Господи Помилуй!» отцу Иоанну на молитву, каждое слово из которой падало в самое сердце.

— …О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся…. О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся…. Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию…

Каждый из тех, кто стоял под расписным куполом храма, молил от всего сердца Создателя о скором избавлении от французов, об освобождении земель русских от армий неприятельских, о возвращении в дома тех, что ныне с оружием бился за это где-то в сотнях верст от Гжати. А что это так и есть, хотелось верить ныне любому — от барина до простого холопа. Верить, несмотря на то, что Наполеон по-прежнему сидел в Кремле на пепелище уничтоженной им первопрестольной.

— Заступи, спаси, помилуй, сохрани, — шептала Анна, крестясь и склоняя голову. Только в церкви и в покоях графини за ней не маячила тень поляка, только в этих местах она могла думать только об Андрее, а душа ее не металась в сомнениях и тревогах. Снова проснулось женское тщеславие, требовавшее не только поддерживать интерес улана, но и не дать ему угаснуть. К чему ей это, корила Анна себя, а потом сама же себя уверяла, что лишь для того, чтобы и думать тот не мог об остальном, что происходило в имении.

Лозинский, как обычно, встречал ее коляску у крыльца, чтобы помочь сойти из экипажа, опередив медлительного из-за возраста швейцара. Чуть погладил пальцем ее ладонь при том, заставляя Анну сдвинуть брови недовольно — такая вольность! Хорошо, что Михаил Львович чем-то явно расстроен вот уже пару дней, не обратил внимания на них. И хорошо, что Марья Афанасьевна осталась на исповедь, уж она-то непременно заметила бы!

— Вы забываетесь, — только и сказала Анна тихо, вынимая пальцы из широкой мужской ладони. Владимир только улыбнулся ей в ответ своей привычной улыбкой, от которой образовывались ямочки на щеках, щелкнул каблуками, склоняя голову в поклоне. Хитрец! Нисколько ему не было стыдно за свой проступок, каким бы виноватым не выглядел в эту минуту.

Анна ясно видела, что этот невинный вид, который принимал так часто Лозинский, обманчив. Он очаровывал как мог, как умел, и часто — довольно удачно, ему нравилось прельщать, нравилось получать сердца в свои руки, распоряжаться чужими чувствами. Как когда-то самой Анне, вернее, той хладнокровной и насмешливой Аннет. И он видел в Аннет достойную пару себе, ему была близка эта ее сторона. Но это всего лишь часть натуры Анны, маска, личина, под которой ей так спокойно. Видел ли Лозинский ее истинную, во всех гранях, как разглядел ее Андрей? Анна сомневалась в том.

Может быть, от того, что она вспомнила Андрея, ей стало видеться всякое. Определенно так и было. Но на груди одной из девушек, что ранее пела в хоре на сцене крепостного театра ее отца, в узком проеме расстегнутого ворота простенького ситцевого платья Анна вдруг заприметила краем глаза блеск камня, когда холопка тщательно натирала мраморные балясины лестницы. Камня, так похожего на аметист или сапфир. Хотя откуда у холопки он?

Анна уже миновала несколько ступеней, удаляясь от полирующих мрамор девушек, как неожиданно для себя самой вернулась к той холопке и резко схватила за тонкую нить шерсти, на которой висело то, что прятала под сорочкой и платьем крепостная. Холопка резко вскрикнула от страха, когда на ладонь барышни скользнуло серебряное кольцо, подняла на нее виновато-испуганные глаза. Но Анна не смотрела на нее, только на кольцо на своей руке. Четыре камня в серебре. Два аметиста и два нефрита по числу букв в имени Анна…

— Где ты взяла его? — прошептала глухо Анна холопке, и та упала на колени, стала плакать в голос, предчувствуя кару за то, что позволила себе иметь такую дорогую вещицу. — Где ты взяла его? Где? У кого?

На крик барышни и рыдания холопки вернулся в вестибюль Иван Фомич, застыли, бросив работу, остальные, стали перешептываться, со страхом и любопытством глядя на картину, что видели перед собой.

— Где ты взяла это кольцо? — Анна вцепилась свободной рукой в плечо холопки, намеренно причиняя ей боль, стала трясти ее с силой. А внутри груди уже сворачивались тугие кольца вокруг сердца, сжимаясь с каждой минутой все теснее и теснее.

— Лодзь! Лях… что с сударем офицером приехал… подарил…,- сумела только и выдавить холопка, и Анна отпустила ее плечо. Резко сорвала с ее груди кольцо, побежала, перепрыгивая через ступени, к покоям, отведенным улану, толком ничего не соображая в этот момент, чувствуя, как жжет огнем ладонь, сжимающую серебро. Толкнула дверь в спальню поляка, развернулась резко, поняв, что та пуста. В дверях ее и поймал за плечи Владимир, недоумевая, что ей понадобилось в его покоях.