Мотылек - [68]

Человек вытащил руки из-под пальто, которым был накрыт, и начал ощупывать лежащий на столе мешок.

— На продажу? — спросил он.

— Нет. Не торгую.

— А что везете?

— Ничего. Тряпки. Переезжаю. — Вдруг он почувствовал, что этот разговор приносит ему успокоение. — Немцы выбросили меня из поезда, — продолжал он. — Перед станцией. Поезд остановился в поле неизвестно почему.

— Ну, — буркнул флегматично незнакомец. — Семафор там. Путь был поврежден.

— Кабы у вас была водка, — сказал он через некоторое время, — я бы купил. Или табак. Обратно бы взял, к примеру, кентук.

— Не торгую. Это тряпки.

— Садитесь.

Михал неохотно сел на край лавки.

— Холодно, — сказал он.

— Знаете что? Снимите сапоги и оберните ноги бумагой. Там, в углу, в корзине, есть старые газеты. И пальто тоже снимите. Накройтесь им, так же как я.

— Не надо. Все будет в порядке.

Михал дрожал от холода и уже не мог решиться сделать малейшее движение. Кашляя и бормоча, незнакомец вертелся под своим бесформенным «одеялом» (по всей вероятности, это была старая железнодорожная шинель). Через некоторое время он осторожно коснулся руки Михала.

— Нате, скрутите себе. — Он протянул ему открытую металлическую коробку. Табак был на ощупь влажный. Сверху лежало несколько измятых листков папиросной бумаги.

Михал неумело свернул цигарку. Он зажег спичку и увидел лицо незнакомца. Небритое, осунувшееся, с пористым длинным носом, свисающим над губами. Именно таким он его и представлял. Все поезда и залы ожидания были заполнены такими лицами.

Горький, неприятный дым взбодрил его.

— Крепкий, — сказал он.

— Крепкий, холера!

Эхо кашля гулко ответило в пустом зале. И некоторое время он был наполнен невообразимым шумом.

— Вы тоже ждете поезд? — спросил Михал, когда незнакомец наконец отхаркался и наступила тишина.

— Нет. Я здесь работаю на дороге. Живу далече, в другой деревне. Не хочу рисковать ночью.

— Если у вас бумаги в порядке…

— Э, пан… Моего свояка застрелили, хоть у него был аусвайс.

Они долго сидели молча. Огоньки их самокруток попеременно вспыхивали и угасали.

— Кабы у вас была водка, — сказал наконец незнакомец, — я бы купил. — Он стряхнул красную искру на землю, съежился и натянул шинель на голову.

Скошенные трапеции лунного света на полу незаметно вытянулись. Одна из них приближалась уже к столу. Михал сидел одеревеневший, засунув руки в карманы, втянув шею в воротник кожуха. Пока он не двигался, холод был как будто заворожен, остановлен на последнем рубеже своего наступления. Михалу казалось, что он сторожит сон друга.

Из состояния этого бессмысленного бодрствования его вырвал приглушенный звонок. Он услышал за стеной звук отодвигаемой мебели, протяжный зевок, шаги. Увидел, что весь угол стола залит холодным светом. Он встал, с трудом разогнул онемевшие колени. Откуда-то издалека доносился нарастающий шум. Михал вышел на перрон. Ночной воздух обступил его, как вода. Луна, пройдя зенит, клонилась к далекому черному лесу и светила ему прямо в глаза. В конце перрона стоял одинокий человек в длинной шинели и красной фуражке. Шум поезда приближался, но совсем не с той стороны. Он посмотрел на часы. Было немногим больше половины одиннадцатого. Все более широкие круги прожекторов бледнели в светлеющем просторе. Провода над рельсами позванивали, и земля под ногами начала дрожать в тяжелом неровном ритме. Поезд прошел медленно, громыхая буферами. Очень длинная цепь платформ, на которых вздрагивали покрытые чехлами пушки и тягачи. Эти грозные и бесстрастные призраки двигались, как в сновидении, перед человеком в красной фуражке, неподвижным и задумчивым и как будто тоже пораженным апатией сна. Они исчезли, а железнодорожник продолжал стоять в прежней позе. Можно было подумать, что он еще ждет или же продолжает принимать невидимый парад. Михал подошел к нему.

— Простите, когда будет поезд на Краков?

Человек повернул к нему белое, набрякшее лицо с маленькими, словно наклеенными, усиками. Некоторое время он мигал от удивления, потом очнулся.

— Пять ноль три, — сказал он механическим голосом.

— А может быть, есть какой-нибудь товарный?

Он снова сонно заморгал глазами. Внезапно белая маска застыла, глаза расширились и блеснули стеклянным, направленным внутрь взглядом.

Незначительное дрожание рельсов, которое воспринималось как затихающее эхо военного эшелона, в течение минуты усилилось, превратилось в металлический топот, и вот уже их обдало горячим паром, запахом копоти, грохотом и огнями. Желтые огни пульмановских вагонов пролетали, соединяясь во все более длинную, рассеченную поперек ленту; в лязг металла врывалось торопливое пыхтение локомотива. Все это пронеслось перед ними, словно запыхавшаяся, пронзительно кричащая весть о катастрофе. Они еще чувствовали порыв ветра на своих лицах, когда хвост состава был уже только извивающимся, темным пятном с красной искрой сигнального фонаря.

— Может быть, какой-нибудь товарный, идущий порожняком… — повторил Михал свой вопрос.

Начальник опять встрепенулся, заморгал глазами, посмотрел на него с удивлением.

— Пять ноль три, — повторил он.

После чего в нем как будто выключился какой-то механизм, он сгорбился, обмяк и, шаркая ногами, исчез за углом дома. Разорванная шумом и движением ночь опять разгладилась, вернула себе свой холодный прозрачный покой.