Мотя - [2]

В общем, схоронили бабушку, и встал вопрос: а кто же будет теперь за Мотей приглядывать? Папу Веню в армию не забрали - что-то там у него с легкими было хроническое. (Он ведь и с мамой, которую Мотя не помнил даже, в свое время в больнице познакомился.) Так что не ушел папа в армию, а в Киеве остался, в школе своей. Да только его все время мобилизовывали то на рытье окопов, то на прочие оборонные работы. Правда, старуха-соседка, та самая "богомольная дура" тетя Клава, согласна была помочь, да только папа не очень-то этого хотел...

Но вскоре все решилось само собой: закончился август, немцы, в конце концов, не только обошли Киев стороной, все стремительнее продвигаясь дальше, но и замкнули кольцо окружения. С каждым днем становилось все более очевидно: трагический финал близок. Тогда и работы прекратились, советские войска начали стремительно покидать город, чтобы с боями прорываться на восток, на соединение с основными силами. Кое-кто из штатских предпринимал отчаянные попытки бежать... но только не папа Веня: он ведь идейным был, и раз ему велели остаться в школе, значит, здесь его учительское место! И никуда удирать не нужно.

Так Мотя и папа Веня встретили 20 сентября: в этот день в Киев вошли немцы.

* * *

Как уже было сказано, бабуле Дора незадолго до смерти частенько восклицала: "Ицик, Ицик, зачем ты меня оставил?!"

Мотя был еще слишком мал, чтобы по-настоящему глубоко задаваться вопросами о цели и смысле жизни. Нет, разумеется, он был любознательным мальчиком, и призрачные тени подобных мыслей уже начали возникать в его кудрявой головке. Но возникать-то они возникали, однако не волновали Мотю по-настоящему. Тем более, что он, как и положено послушному мальчику, задавал возникавшие вопросы старшим. Тогда бабуле Дора (пока жива была и не плакала за дедушкой Ициком) подхватывала его на руки, обнимала, тискала, целовала и отвечала: "А вот для тебя и живу, а'мейдл кецеле!.."

Ну, а папа Веня рассказывал что-то длинное и очень-очень путаное, чего Мотя вообще не понимал. Но папа говорил так складно, красиво и увлеченно, что становилось ясно: впереди всех ждет действительно прекрасное будущее! И Мотю в том числе. Жаль только, мама не дожила...

Конечно же, Мотя верил взрослым - ну, как мог маленький мальчик не верить собственной бабуле и уж тем более - идейному папе?! Разумеется, все будет хорошо, и все друг друга любят. Ну, разве что кроме буржуев всяких да врагов народа. А также Мишки из третьего-"бэ", который вечно задирает младших. Но с Мишкой успешно справлялись учителя во главе с папой. Враги народа сидели там, где им определил сидеть мудрый товарищ Сталин. А от буржуев всевозможных мирных людей защищала непобедимая Красная Армия - как вот от белофиннов, например...

Теперь же, с началом войны выяснилось, что не все в мире столь идеально, как представлялось Моте со слов взрослых. Немецкие фашисты оказались не такими уж верными друзьями Советского Союза, как писали перед войной газеты. Немцы регулярно бомбили Киев, а теперь даже готовились ворваться в город. И самое страшное: единственный теперь взрослый человек в их маленькой семье - всегда и во всем твердо уверенный, идейный папа Веня совершенно не был готов к подобному обороту! Когда наши войска наконец покинули город, и одни-единственные сутки Киев, фактически, стоял вообще ничейным, как бы вне войны, бухавшей снарядами далеко за околицей, папа Веня еще на что-то надеялся... хотя не совсем понятно, на что именно.

А вот вступление немцев в Киев стало для него настоящей катастрофой! В тот день он так и не вышел на улицу. Сгорбившись, сидел он, почерневший и сильно осунувшийся, в углу кухни и не отвечал на вопросы Моти, который хоть и старался не приставать к отцу, чувствуя неладное, однако вовсе удержаться от расспросов не мог. И только под вечер, когда проголодавшийся Мотя в который уже раз дернул его за рукав нестираной рубахи и спросил:

- Па-ап, а когда мы будем кушать? Я голодный, - ответил нечто странное, причем совершенно невпопад:

- А знаешь, сынок... сегодня ведь Новый Год!

- Какой еще Новый Год?! - опешил Мотя, отлично знавший, что до 1 января еще очень далеко. И внезапно испугавшись, что папа сошел с ума, закричал сам не свой: - Папа! Пап-ка!!! Ты что?!

- Не бойся, сынок, - как-то очень тихо и на удивление спокойно ответил такой идейный папа Веня, - не бойся. Это Рашашонем, еврейский Новый Год. Дедушка Ицик... А я никогда...

Глаза у папы странно заблестели, голос задрожал, он будто бы подавился словами, но собрался с силами и промолвил:

- Раз Новый Год, то у нас начинается новая жизнь. Вот, сынок, наши оставили Киев, хотя товарищ Сталин приказал держаться до последнего. Но последний солдат не умер на улице. Последние ушли - а нас... бросили на произвол судьбы. Если нас даже свои предают... А такого никогда... Ни-ког-да-а-а...

Папа вновь сглотнул, поднял руку, покачал в воздухе оттопыренным пальцем и со странной интонацией сказал:

- И тут - Новый Год. Новый, понимаешь?.. Что-то будет с нами новое. Что-то невиданное. А вот что? Эх-хе-хех, узнать бы...