Моторы заглушили на Эльбе - [79]

Бой в городке не утихал. Ночь провели в тревожном ожидании. Я ходил вдоль линии обороны, беседовал с людьми. Настроение у них было приподнятое, бодрое. «Завтра — Первое мая, наверное, каждый сейчас, как и я, вспоминает родной дом, своих», — такие мысли одолевали меня.

Группа бойцов окружила самоходку командира батареи, в которой имелась рация для связи с командованием, и радист включил Москву. Диктор торжественно передавал слова первомайского приказа Верховного Главнокомандующего:

— «…Крушение гитлеровской Германии — дело самого ближайшего будущего. Гитлеровские заправилы, возомнившие себя властелинами мира, оказались у разбитого корыта. Смертельно раненный фашистский зверь находится при последнем издыхании. Задача теперь сводится к одному — доконать фашистского зверя! Идет последний штурм гитлеровского логова… Крепче бейте врага!.. — И как напутствие воину-победителю на ближайшее будущее: —Находясь за рубежом родной земли, будьте особенно бдительны! По-прежнему высоко держите честь и достоинство советского воина!».[33]

В эту последнюю боевую ночь, как и в ночь перед началом наступления на Одере, никто из солдат не спал. Ждали рассвета, а с ним — и развязки.

Утро 1 мая выдалось ясным, безоблачным. Серебрилась в лучах солнца покрытая росой молодая сочно-зеленая трава.

Емельянов, закинув руки за голову, прилег под кустом, недалеко от самоходки, и слушал пение жаворонка, поднявшегося в голубое чистое поднебесье. Его пение наполняло душу каким-то радостно-тревожным чувством: вспоминалось детство, родной дом…

— Товарищ старший лейтенант, немцы! — крикнул наблюдатель.

— Какие еще там немцы? — недовольно отозвался Емельянов.

— Целая колонна! — снова крикнул наблюдатель. Офицер молниеносно вскочил на ноги, пробежал к машине. Стояла она в выемке, хорошо замаскированная. Оборонявшиеся ничем себя не выдавали. Емельянов еще раньше предупредил подчиненных: огонь открывать после его первого выстрела. Гитлеровцы, очевидно, не рассчитывали встретить здесь русских. Вражеская колонна — чудом вырвавшаяся из окруженного города часть фашистского гарнизона — двигалась открыто, ничего не опасаясь. Впереди шел танк, за ним — легковая машина.

— Спрятался за броню танка, гад! — сквозь зубы процедил Емельянов. Он решил, что в легковой машине наверняка едет начальник колонны. И потому скомандовал:

— Осколочным! По легковой машине! Огонь! — хотя в тот момент опаснее была другая цель — вражеский танк.

Самоходка стояла несколько в стороне, и наводчику орудия были хорошо видны фашистская автомашина и танк, он навел орудие в цель, нажал на спуск. Расстояние до автомобиля было совсем небольшое, грохот выстрела и разрыв снаряда прозвучали почти одновременно. Легковую машину подняло на воздух.

— Молодец, Филатов! — ликовал комбат. — Теперь бронебойным, по танку! Огонь! — Это был его последний боевой приказ.

Вражеский танк от неожиданности резко затормозил, но САУ комбата-2 он уже успел обнаружить и орудие свое повернул в ее сторону. Емельяновцы видели это. Несколько стволов наших самоходок тут же нацелились на танк. «Опередить!» — эта мысль объединяла сейчас всех. Еще секунда, другая… Танк выстрелил первым. Но по нему тотчас же ударили бронебойные снаряды самоходок, и он запылал.

На минуту замерли пушки. В оцепенении солдаты смотрели на вспыхнувшую самоходку своего комбата. Ярость овладела людьми.

Самоходки вышли из укрытий и тараном пошли на гитлеровскую колонну. Поднялась в атаку пехота. Самоходки других батарей огненным кольцом охватили группировку противника. В колонне поднялась паника. Кое-где гитлеровцы пытались повернуть орудия в сторону атакующих советских солдат, но, сраженные автоматными очередями, валились на землю. Многие не успели даже выскочить из кузовов машин и оставались стоять с поднятыми руками. Бой был яростным и коротким.

Когда выстрелы утихли, я бросился к пылающей самоходке Емельянова и увидел на разостланной палатке под деревом бездыханное тело Ивана Максимовича: осколок снаряда пробил грудь. Пораженный случившимся, я не знал, что делать, что сказать, снял фуражку и молча смотрел на бледное лицо дорогого всем нам человека, замечательного советского офицера. Застывшая в уголках его губ неловкая улыбка как бы говорила: «Ради победы я отдал все, что мог. Если что не так — простите».

В этом коротком бою погиб и наводчик орудия сержант Филатов. Его вытянули из самоходки и положили рядом с комбатом.

…А вокруг бушевал май! Радиоволны разносили по земле радостные вести, победные марши. И слушали их бойцы, прильнув к наушникам походных раций. С быстротой молнии летела весть о победе через леса и реки, через мрачные улицы городов и сел поверженной Германии. И уже знали о ней, о победе, сотни тысяч, миллионы советских солдат, находившихся далеко-далеко от родной земли.

Но как тяжело было переживать в эти последние дни войны гибель боевых друзей, казавшуюся особенно трагической за несколько шагов до победы!

К концу дня 2 мая по радио передали сообщение о падении Берлина. Москва салютовала доблестным войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий. С этой вестью утром 3 мая я поспешил в батареи. За ночь они ушли далеко вперед. С ними были Пузанов и Шамонов. КП полка от передовых подразделений отделял большой лес. Он стал помехой, и связь с батареями на время прервалась. Где они располагались, не мог сказать и Колобов. Командир начертил на моей карте маршрут, по которому ушли батареи, отметил предполагаемое место их нахождения.