Мост в белое безмолвие - [59]

ПОПЫ И ШАМАНЫ

Якуту, разговор с которым Врангель записал в свой дневник, было восемьдесят два года, он был здоров, бодр и полон сил. Вот что писал Врангель:

"По его мнению, якуты утратили искусство писания, а вместе с тем и средства к дальнейшему образованию своему, при разлучении от единоплеменных им татарских орд. Также утверждал он, что якуты обитали некогда в странах, далеко отсюда на юг лежащих, и доказывал свое мнение тем, что в древних народных песнях и преданиях упоминается о золоте и драгоценных камнях, о львах, тиграх и других предметах, совершенно не известных нынешним якутам, жителям полярных стран. Подробностей о прежнем состоянии и древней отчизне своего народа старик не знал оттого, что они сохранились только в преданиях, которые исчезли вместе с шаманством при введении христианской религии".

Теперь мы знаем, что заключение это было слишком пессимистическим, но в том-то и заключается ценность приведенного отрывка. Пройдет всего двадцать лет, и Миддендорф - опять Миддендорф! - опубликует первый отрывок из якутского героического сказания. Сейчас их записано около восьмидесяти, и объем каждого не уступает "Калевале". Эпос "Нюргун Боотур" стал литературной основой якутской национальной оперы, которая с успехом была показана и на московской сцене. У старика якута, однако, есть оправдание он не мог предвидеть социалистического возрождения якутской культуры. Но дело не в этом. В его лице мы встретили достаточно образованного для своего времени человека, интеллигента, в словах которого звучит забота о будущем своего народа. Его пессимизм далек от безнадежности. Прос-{167} то он не доверяет Врангелю, он запутывает следы, стараясь утаить от него огромное богатство якутского фольклора, которое к тому времени конечно же не могло исчезнуть. Трагично, пожалуй, только то, что он таился именно от Врангеля, не распознав в этом двадцатипятилетнем молодом человеке... А впрочем, кого? Ученика Руссо? Или лейтенанта флота? Представителя царя? Может быть, как раз своим молчанием он и способствовал возрождению якутской культуры! Православие, как и повсюду, распространялось в Якутии туго и носило формальный характер. Попы ревниво обвиняли в этом своих соперников, создав легенду о всемогущем шамане, связанном с злыми духами, и сами первыми попадались в собственную ловушку. Для старика шаманы - это прежде всего сказители, хранители древних преданий, это они из поколения в поколение передавали песни и легенды. Наряду с другими достоинствами фольклор содержит в себе определенную этическую систему. Вытекающая из жизненного опыта местного населения, она была проще и убедительнее догматического учения церкви о добре и зле и уже поэтому оказывалась достаточно стойкой, во всяком случае, способной выдержать соперничество христианства. Именно по этой причине острие церковной пропаганды, а заодно и административные репрессии были направлены преимущественно против сказителей, которые неожиданно были повышены в сане и приравнены к служителям культа. Как известно, исторический образ мышления никогда не был сильной стороной миссионеров. Так что у нашего старика якута было достаточно причин, чтобы не слишком откровенничать с Врангелем.

Теперь, спустя столько времени, трудно с достаточной степенью точности оценить роль миссионеров православия в создании того романтического флёра, который окружает шаманизм. На протяжении двухсот лет попы должны были как-то оправдывать свой хлеб. Еще до Октябрьской революции стало очевидным, что шаманизм стал жертвой несостоятельных социологических схем, импортированных из Европы. Так как шамана изображали соперником попа, то заведомо предполагалось, что он должен соперничать с ним по зажиточности и социальному положению, должен быть таким же нетерпимым. Историю легко сконструировать из типовых деталей, такая постройка окажется вполне удобной - ведь в ней заранее все известно. Согласно этой схеме шаман - тунеядец, {168} вот почему в первые годы советской власти он был лишен гражданских прав. А совсем недавно, в 1969 году, этнограф В. Туголуков отметил, что шаманы, наоборот, в подавляющем большинстве принадлежали к самым бедным слоям населения. В первобытном обществе отношение человека к богу было по-домашнему простым и доверительным, в нем присутствовал даже оттенок добродушного подшучивания, которое сопровождалось сознанием того, что речь идет об обряде или роли, и в зависимости от обстоятельств человек исполняет или разыгрывает ее. Конечно, игра легко могла перейти в реальность и наоборот. Кук пишет, что индейцы Аляски держали идолов на почетном месте и только после серьезного размышления разрешали их срисовывать. В то же время любой из них готов был обменять своего божка на медные пуговицы. "Я думаю, что мог бы вывезти всех местных богов за самое минимальное количество железа или меди", - замечает он. А Богораз был свидетелем того, как после неудачной охоты или рыбной ловли чукчи лупили своих божков - хранителей домашнего очага. Нетерпимость и животная тупость родились в лоне католической, православной, магометанской церкви после того, как патеры, попы и муллы узурпировали церковные обряды, монополизировав духовное общение человека с "иным миром", и стали взимать деньги за посредничество в надеждах, горе, мечтах и отчаянии.