Мост - [8]

Когда наконец погрузили взрывчатку, Дорош сел на ступеньку «мерседеса», закурил и не приказал, а попросил:

— Давайте прорепетируем. Значит, так: вы разворачиваете танк, ставите его поперек моста и открываете нижний люк…

Цимбалюк раздавил каблуком окурок в мокрой траве: Хрипло засмеялся:

— А ты и правда как режиссер в Малом театре: генеральная репетиция, прогон…

— Должны выверить все до секунды! — Дорош не принял его шутку.

— Черт с ним, давай! — Цимбалюк прыгнул на танк, пропустил вперед Дубинского. — Я крикну — засекай время.

Глухо стукнула крышка нижнего люка. Почти сразу же, вытолкнув впереди себя ящик с взрывчаткой, на траву выскользнул Дубинский. Видно, привык это делать, крутнулся, как уж, и через две секунды стоял возле Дороша.

Цимбалюк сперва просунул в люк ноги, задержался на две или три секунды — время, нужное, чтобы щелкнуть зажигалкой и поджечь шнур, — и вылез довольно неуклюже, вытащив за собой ящик, оставив его под люком рядом с первым.

Лейтенант удовлетворенно хмыкнул.

— Добавим минуту, — решил он. — За минуту они не опомнятся, а вы успеете отплыть.

— Полминуты, — запротестовал Цимбалюк, — должны иметь гарантию.

— В темноте не сообразят, что к чему, — не согласился Дорога.

— Но ведь ждать до темноты!..

Дорош взглянул на часы:

— Только полтора часа… Отплываете метров за двести, туда, где река поворачивает в сторону, и выходите в камыши. Потом лесом к селу Коровичи. Помните, перед селом озеро? Там и подождем вас. А сейчас — ужинать.

Котлубай достал из «мерседеса» хлеб и консервы, большой кусок сала.

Ели сосредоточенно, не разговаривая. Каждого не покидала мысль, что больше за ужином все пятеро не встретятся. Поев, распрощались. Дорош быстро и как–то небрежно пожал руки Цимбалюку и Дубинскому, будто они расставались до завтра. Сугубчику это показалось сначала проявлением черствости — считал, что людей, идущих на смертельный риск, следует провожать по–другому, хотя бы сказать несколько проникновенных слов, — но, глядя, как подчеркнуто суховато прощаются его товарищи, понял, что здесь действуют совсем иные законы и что внешние проявления чувств сейчас ни к чему. Вот и он сухо, по–деловому, пожал руку Цимбалюку, тот сразу же понял его и в знак благодарности дружески похлопал по плечу, от чего небритые щеки Сугубчика порозовели. Чтобы не выдать своего волнения, он прыгнул на колесо «мерседеса» и полез в кузов — Котлубай уже заводил машину.

На пятачке у переправы было вавилонское столпотворение.

Каждый стремился попасть на мост первым, каждый громко, с бранью доказывал свои права, но перед мостом стоял мощный эсэсовский заслон: раньше всех пропускали танки и артиллерию, следя, чтобы большое количество техники сразу не заполняло мост.

Дорош попробовал что–то доказать гауптштурмфюреру, командовавшему переправой, но тот только равнодушно взглянул на бумажку, которую обер–лейтенант тыкал ему под нос, — тут каждый вез что–то важное…

Дорош вернулся к «мерседесу». Он понял, что машину надо бросать и двигаться дальше пешком. Грузовик уже сыграл свою роль — они довезли на нем взрывчатку, теперь в этом хаосе отступления он начинал обременять разведчиков. Рация и запас продуктов — вот и хватит.

К мосту как раз пробивалась какая–то пехотная часть. Вместе с ней разведчики просочились через эсэсовский заслон и вышли на переправу.

— Ну, брат, пора… — сказал Цимбалюк.

Для сдержанного, суховатого сержанта даже простое слово «брат» звучало несколько напыщенно, и Дубинский благодарно посмотрел на товарища. Немного потеплело на душе и чуть прибавилось бодрости, а как это много значит именно в такие минуты, когда нужно собрать воедино все душевные силы, волю и энергию.

— Ни пуха ни пера… — Дубинский пожал Цимбалюку руку выше локтя и нырнул в открытый люк.

В танке Пашка чувствовал себя надежно, словно эти сотни лошадиных сил и ему прибавляли силы. Дубинский знал, какой иллюзорной бывает эта сила — он уже горел в танке, — но все же любил боевые машины. Он любил запах бензина, масел и еще какой–то специфический дух, свойственный танку.

«Тигр» заурчал сперва как бы сквозь зубы, но тут же заревел и, круто развернувшись, выехал на дорогу.

Стемнело. Дубинский видел дорогу всего на несколько метров и вел танк осторожно, хотя подмывало бросить его как таран, смести все впереди, давить, молоть гусеницами. «Спокойно, Пашка!» — уговаривал он себя, и танк медленно полз по обочине, обходя машины и подводы.

Чем ближе к переправе, тем чаще приходилось скатываться в кювет и даже за него, чтобы объезжать разные препятствия. Наконец добрались до предмостного пятачка.

Цимбалюк высунулся из люка и корректировал движение «тигра». Неожиданно впереди что–то вспыхнуло — сержант вздрогнул от неожиданности, но сразу же и успокоился. Днем они с Дорошем видели глаз прожектора, и сейчас его голубой луч, пробивая вечерний туман, ощупывал переправу и подступы к ней.

Сержант вздохнул: не так–то просто было бы добраться по воде к мосту и заложить взрывчатку в опоры…

Когда приблизились почти вплотную к мосту, впереди выросла черная фигура. Человек махнул рукой, и Цимбалюк приказал Дубинскому остановиться. Вот оно, решающее мгновение. Там, дальше, казалось, все будет проще, все вроде бы предусмотрено, но сейчас от этой фигуры зависел успех их операции, так тщательно подготовленной.