Мост на реке Бенхай - [39]

В перенаселенных и бедных деревнях бывшего Тонкина и Аннама сильнее всего терзал вьетнамских крестьян земельный голод. В течение столетий не знал крестьянин, что такое есть досыта. Колонизаторы понимали. что провозглашенная коммунистами земельная реформа — оружие более грозное, нежели атомная бомба.

И они не ошиблись. Солдат, вышедший из народа и поддержанный народом, знал, за что он сражается. То была борьба за независимость и рис насущный! За рис, чтобы было чем жить. За независимость, чтобы было ради чего жить

* * *

Заглядываем в деревню Донгжяо. Погода не очень приятная: моросит дробный дождик, все вокруг заволокло туманом, на листьях кофейных кустов блестят капельки дождя. Куда ни кинь взгляд — всюду плантации. Государственное хозяйство Донгжяо, как и большинство иных хозяйств, основано на землях, некогда принадлежавших колониальным плантаторам, и сейчас занимает площадь 11 тысяч гектаров.

Заместитель директора Данг Нгок Танг объясняет мне, что их хозяйство специализируется на выращивании кофе: половина всей пахотной земли отводится под плантации этой культуры. Остальная площадь используется под зерновые, овощные и технические культуры, с преобладанием последних (впрочем, это характерная черта всех вьетнамских государственных хозяйств). Из промышленных растений здесь прежде всего выращиваются табак, сезам и арахисовый орех. Из других культур — рис, кукуруза, маниока, батат. Площадь возделываемой земли каждый год неизменно увеличивается на 300–500 гектаров.

— Может быть, наши дела покажутся вам и незначительными, — настороженно говорит Данг, хотя я не высказываю ни слова сомнения, — но следует помнить, что у нас очень трудные условия: большая часть земельных участков находится в гористой местности, а отдельные фермы — на большом расстоянии друг от друга. Самая дальняя — в 20 километрах от основной усадьбы и конторы хозяйства.

— А сколько людей работает на фермах?

— В среднем от тридцати до ста человек. Большинство принятых нами рабочих не умели читать и писать. Теперь у нас нет ни одного неграмотного. Даже на самых отдаленных фермах! Многие рабочие уже сумели одолеть программу IV класса начальной школы, а некоторые учатся. Мы открыли двухмесячные общеобразовательные курсы повышенного типа. В этом нам немало помогают советские специалисты, которые строят фабрику.

— Какую фабрику?

— По производству тапиоки[16]. Она скоро вступит в строй. Полагаем, что вначале фабрика будет давать около 15 тонн тапиоки ежедневно.

Такие небольшие предприятия разбросаны по всей территории ДРВ. Они предотвращают безработицу, а вместе с тем облегчают — в трудных условиях бездорожья— снабжение сел готовой продукцией.

— Кроме того, у нас имеется маслозавод. На нем делаем также мыло, которое скоро пойдет на экспорт! Строится кофейная фабрика. Поставку ее оборудования и монтаж взяли на себя товарищи из ГДР.

Интересуемся жильем. Рабочие живут во временных постройках. Заработки пока невысокие. Но на всех фермах есть амбулаторные пункты, построено несколько собственных школ. А все это очень важно для рабочих, поскольку у большинства из них есть дети. В больнице работает на общественных началах советский врач, прибывший с группой специалистов монтажников механизмов фабрики тапиоки. Каждая ферма располагает небольшой библиотекой, два раза в месяц туда приезжает кинопередвижка.

Разумеется, нам предлагают отведать местную продукцию. Я уже пробовала вьетнамский кофе в Ханое и еще раз утверждаю, что он крепок и содержит много кофеина, однако вкус у него специфический, совсем иной, нежели тот, к которому мы привыкли в Европе. Он весьма эффективно отгоняет сон. Впрочем, такое же действие оказывает тут и зеленый чай, который мы пьем по нескольку раз в день. На первый взгляд слабый и бледный, он содержит в себе большое количество теина: это я проверяла не раз. Если хочешь поработать вечером подольше, то достаточно выпить две чашки чуть покрепче заваренного зеленого чая — усталость и сон как рукой снимет!

— Может быть, вы хотите побеседовать с французским товарищем, который у нас живет и работает? — вдруг спрашивает Данг.

В первый момент я не знаю, что ответить, потом, разумеется, соглашаюсь. Но как попал сюда француз? Выясняется, что вместе со многими другими европейцами, он сбежал из экспедиционного корпуса. Спрашиваю: его фамилия? Мой собеседник улыбается:

— Теперь ее уже трудно вспомнить… Впрочем, он сам вам скажет. Мы же называем его — Ле До.

«Ле До» на самом деле зовут Роже Оддос. Он высок ростом, слегка сутул, неразговорчив. Работает шофером. Жилистые, натруженные шоферские руки его покрыты пестрой татуировкой. Ему уже за сорок, в Индокитай прибыл несколько лет назад. Родился неподалеку от Лиона, а жил в Гренобле. Перейдя линию фронта, Оддос так и остался среди вьетнамцев. Трижды болел малярией. Вот и теперь только что покинул больницу после очередного приступа.

— Год назад я как раз была в Лионе и Гренобле… — вскользь бросаю я.

Странный огонек блеснул в мрачных глазах француза — может быть, мои слова воскресили в его памяти знакомый вид города у подножия Альп, на живописном Изере?..