Мост на реке Бенхай - [22]

Мои спутники вдруг заговорили о чем-то по-вьетнамски. Я выжидательно поглядываю на них. Фам Нгок Кхань придирчиво расспрашивает Хоана.

— Он хотел бы что-нибудь подарить тебе на память, — объясняет Хоан. — Но, к сожалению, у них нет ничего, кроме… лопаты!

В первый момент я растерялась. Ну на что мне лопата? Однако эта лопата оказывается незаурядной: она сделана из обломка танка и на ней выбита надпись «Дьенбьенфу, 1962».

— Такие лопаты используются нами для работы на плантациях и для иных земляных работ, — с улыбкой говорит Фам Нгок Кханы.

Заходим в детские ясли. Прямо с потолка, напоминая наши деревенские люльки, свисают большие круглые корзины, плотно закрытые противомоскитными сетками. Осторожно приоткрываю легкую ткань, чтобы посмотреть на спящих малышей. Во второй комнате — «ползунки». Они быстро передвигаются по мягким циновкам. Дети постарше удивленно таращат блестящие черные глазенки при виде необыкновенного зрелища — женщины с белой кожей, светлыми волосами и голубыми глазами… Для верности и большей надежности они предпочитают укрыться под передник ближайшей няньки.

— Каждый сектор имеет свои ясли! — не без гордости замечает Кханы — Детей у нас много: больше тысячи! Хорошо! Они родились уже здесь, в долине.

Но Дьенбьенфу имеет еще один облик. Он — в многонациональном составе населения этой провинции. Здесь насчитывается 16 тысяч таи, около 6 тысяч мео, почти 3 тысячи са, около 2 тысяч кинь. Меньше других представлены племена мои и ман.

Ло Ван Фи, родом таи, представитель местного Административного совета, бывший солдат, рассказывает о жизни здешнего населения до войны, о нищете крестьян, о беспощадности французских чиновников, о царившей среди них коррупции.

Беседа, так же как и раньше, протекает неторопливо — ведь второй переводчик, молодой таи, переводит каждое слово Ло Ван Фи на вьетнамский язык, а Хоан— на французский. Несмотря на все эти языковые трудности, я интуитивно угадываю в словах Ло Ван Фи неостывший гнев, вызванный тяжелыми и неприятными воспоминаниями.

— Императорский чиновник, управлявший этим округом по поручению колонизаторов, по происхождению был таи. Но держал он себя хуже французов. Алчный был на рис, на деньги — о, какой алчный! Жадность ослепляла его. Он сам устанавливал размеры налогов и сам же взыскивал их, так что спастись от него было невозможно. Во время сбора урожая он скупал рис, а потом, весной, в голодный период, продавал его по бешеным ценам. Он также спекулировал на соли, зарабатывал на ней огромные деньги и умудрялся обвешивать каждого покупателя…

Оказывается, эта спокойная, почти идиллическая в блеске весеннего дня окрестность была ареной бурных и быстро сменяющихся событий еще задолго до 1953 года. В девяностых годах прошлого столетия Део Ван Чи — деспотичный и хищный предводитель таи, происходивший из богатой феодальной семьи, — предательски сдал колонизаторам все здешние села и подписал с ними договор, давший ему новые привилегии. С согласия захватчиков он стал властвовать над всеми племенами и родами таи — «Белыми» и «Черными»! Верно говорят: «Яблоко от яблони недалеко падает» — сын этого правителя, Део Ван Лян, был достойным потомком своего отца. Разница состояла лишь в том, что сын во сто крат превосходил родителя дикостью и жестокостью по отношению к подвластным и в холуйстве перед французами. В молодости он несколько лет провел во Франции, и это еще крепче связало его с колонизаторами. Ван Лян открыто насиловал, мучал и убивал — холодно, расчетливо, не дрогнув. В конце второй мировой войны, когда японцы ненадолго появились в Дьенбьенфу, Део Ван Лян сбежал в Лаос. После 1945 года он вернулся и по договору с колонизаторами стал хозяином жизни и смерти своих подданных. Ему была предоставлена полная свобода действий, но с одним условием — Лян был обязан бороться с партизанами, с Вьетмином, с Движением Сопротивления, с коммунистами и их союзниками. Каждый месяц его правления отмечался десятками смертных приговоров, актов насилия и пыток. Жертвами террора Део Ван Ляна нередко были его подданные, даже не имевшие абсолютно ничего общего с Движением Сопротивления, но чем-либо не понравившиеся властителю.

— Именно из таких запродавшихся им вождей отдельных племен французы хотели сделать начальников антивьетнамских автономных округов, — добавляет Хоан. — Део Ван Лян не был единственным предателем и насильником, хотя в своей необузданной жестокости превзошел всех. Подобными же предателями были старшины племени нунг на севере и мыонг — вблизи Хоа бинь. Однако коварные планы врага потерпели крах.

— Много крови пролили эти изменники? — спрашиваю я.

— Да, много. Но зверство обернулось против них самих. Доведенные до отчаяния люди поднимали бунт.

И гнев народа становился тогда сильнее террора. Правду о Движении Сопротивления не смог задушить даже самый жестокий правитель. Когда Народная Армия перешла в наступление, даже та сила, какой располагали Лян и его зять, авантюрист, полуфранцуз-полуазиат Бордье, ни в чем не уступавший тестю, не помогла им. Они не смогли заставить людей таи выступить против нас.