Мост к людям - [62]

Мы уплетали райское блюдо из нежнейшей свинины, достойно оценив ее неоспоримое преимущество перед обычным для нас стаканом чаю, когда вдруг директор вскочил из-за стола и с театрально распростертыми объятиями кинулся кому-то навстречу. Оглянувшись, я увидел невысокого, плотного, с круглым улыбающимся лицом человека, которому, непрерывно кланяясь, директор пожимал руку. Я сразу узнал Бабеля, так как накануне видел его портрет в журнале «Шквал», а в городе читал афиши о предстоящем вечере писателя.

Исаак Эммануилович уселся на появившемся вдруг кресле между директором и Гадзинским. В мгновение ока на столе выросла бутылка шампанского и звякнули три бокала. Помню, как недоуменно скользнул взгляд Бабеля по лицам остальных; он, конечно, не мог знать, что заведение уже и так понесло значительный ущерб, одарив нас всех по случаю окончания конкурса бесплатными отбивными. Директор не без пафоса сказал что-то об окончившемся сегодня поэтическом турнире, не упомянув, однако, имени победителя. Он постарался, помнится, придать своему тосту и некоторый общий смысл, заметив, что речь идет о его, Бабеля, литературной смене, чему почетный гость едва заметно улыбнулся. Затем все трое чокнулись и выпили.

Бабель умел легко расправляться с излишним пафосом и, видимо стараясь придать этой случайной для него встрече характер дружеской непосредственности, тут же заметил, что ему сегодня вообще везет на встречи со знаменитостями. Вот и час тому назад, во время перерыва на только что закончившемся вечере в порту, к нему подошел человек в визитке, с тростью и котелком в руке и попросил разрешения представиться «коллеге». Он жаловался на затянувшийся застой в своем творчестве, на то, что после шумного и всеобщего успеха своего предыдущего произведения никак не может войти в нормальную рабочую колею и одарить любителей изящной словесности новым шедевром. Имени своего он не назвал, совершенно убежденный в том, что Бабель его, конечно, и без того хорошо знает. Бабель старался навести его на нужный разговор и наконец выяснил, что перед ним автор действительно широко известной в те годы песни «Ужасно шумно в доме Шнеерзона…».

Он необыкновенно смешно рассказывал, и мы от души хохотали.

Еще больше насмешил он нас рассказом о своем посещении Шаляпина, к которому имел поручение и письмо от Горького. У Федора Ивановича хранилась какая-то очень дорогая ваза, и Бабель должен был привезти ее из Парижа Горькому не то на Капри, не то в Москву. Как она попала к Шаляпину и почему тот должен был ее вернуть — не помню, хотя Бабель говорил и об этом.

Шаляпин принял Бабеля весьма холодно — посланец чем-то вызывал явное недоверие. Он долго сличал почерк с другими письмами Горького, но и убедившись в подлинности этого письма, знаменитый певец не освободился от одолевавшего его подозрения. Наконец Федор Иванович предложил Бабелю следовать за ним, как видно боясь оставить его одного.

Ваза оказалась довольно громоздкой. Шаляпин подержал ее в руках, и вдруг ему пришла в голову спасительная мысль:

— Послушайте, вы случайно не одессит?

— Одессит, — признался Бабель.

— Хо-хо! — радостно воскликнул певец. — И вы надеетесь, что я вам доверю? — Он бережно упрятал вазу в шкаф и проводил Бабеля к выходу.

Мы снова дружно захохотали. У Бабеля, однако, смеялись только глаза. Рассказывая, он умел заставлять смеяться других.

Уже пробило двенадцать, когда Исаак Эммануилович поднялся из-за стола. Директор ресторана, довольный тем, что импровизированный вечер удался на славу, и, естественно, усматривая в этом свою личную заслугу, снова с жаром пожимал руки нашему неожиданному гостю.

Когда пришла и моя очередь пожать на прощанье руку Бабеля, черт меня дернул спросить:

— А правда ли, что кто-то из кавалеристов гонялся за вами вокруг стола с саблей?

Незадолго до этого появилась статья А. М. Горького, в которой писатель защищал «Конармию» Бабеля от нападок одного буденовца. Вся Одесса говорила о забавном эпизоде, якобы происшедшем на каком-то приеме, где тот, встретив автора «Конармии», якобы вознамерился смыть писательской кровью клевету на своих бойцов. Как видно, Бабелю уже надоели расспросы об этой скорее всего вымышленной истории, и он уклончиво ответил:

— Думаю, что казнить меня он в данном случае не имел намерения. — И, уже выйдя из-за стола, добавил: — Если хотите проверить, не поступил ли он опрометчиво, приходите на завтрашний вечер. Ложи бенуар вы небось не заказали?

Билетов, конечно, у нас не было — таких расходов не позволял наш бюджет. Да и о каких билетах могла быть речь, все давно уже было распродано. Исаак Эммануилович вырвал листок из блокнота Гадзинского, написал записку и передал ее в руки Панька Педы.

На вечер Бабеля наша группа начинающих поэтов шла в полном составе. Когда он появился за сценой, мы все уже сидели на длинной деревянной скамейке, так как даже по записке Бабеля в зале для нас мест не нашлось. Улыбчивый, коренастый, как бы плотно всаженный в черный костюм, он поздоровался с нами, как со старыми знакомыми, и пока публика заполняла довольно большой зал, занимая места согласно купленным билетам, окруженный плотной стеной одесских журналистов и писателей, он рассказывал о сегодняшней встрече со старым своим знакомым, которого не видел давно, — с ребе Менахэмом с Молдаванки. Старик слыл мудрецом, но свои сентенции и парадоксы высказывал на языке, который подчас ставил в тупик даже самих обитателей его живописного прихода. Бабель цитировал витиеватые изречения, в которых имена, лица и названия предметов женского и мужского рода вели себя не менее произвольно, чем знаки препинания в сочинениях начинающего школьника.