Мост к людям - [101]

Сияние дня ослепило Кондратюка лишь на миг, и когда дверь встала на место, он почти сразу свыкся с тьмою, снова наполнившей унылое помещение. А тот, кто вошел, стоял, словно вовсе не зрячий. Он не видел ни соломы, ни того, кто на ней лежал, и стоял некоторое время, широко расставив ноги, словно боялся упасть. Потом ступил вперед, осторожно нащупывая дорогу сапогом, и еще осторожнее опустился прямо на ногу Кондратюка. Иван попробовал выдернуть ее, новенький испуганно отскочил и выругался.

— Чтоб тебя разразило! Ты кто?

Кондратюк поднял голову и оперся на локоть. Вся эта сцена его рассмешила.

— Кто ж я? Человек.

— Тьфу, ирод! Испугал!

— Сразу видать — храбрый, — засмеялся Кондратюк.

Но смех его вдруг осекся: не ему упрекать кого-то в трусости.

Глаза неизвестного уже немного освоились во тьме, он теперь различал неясный силуэт человека, сидевшего рядом. Протянул вперед руку, и когда Кондратюк протянул свою, пожал ее коротко и сильно.

— Безручко Гришка. Воробей стреляный, а дурак набитый, — охарактеризовал он себя. — А ты кто?

Кондратюк назвался.

— Что, тоже в расход? — поинтересовался Безручко, словно так себе, между прочим.

Кондратюк не ответил. Безручко помолчал и продолжал, словно ответа и не требовалось, поскольку ясно и так:

— Гада могу простить, собаку на двух ногах тоже, а вот дурак, я так считаю, это распоследняя тварь. Душить его или стрелять — один ему суд. А я вот настоящий дурень и есть: мог, остолоп несчастный, удрать, а ума не хватило!

Оказалось, он из той же дивизии, что и Кондратюк, но служил в другом полку. Три дня назад он стащил пачку денег из полковой кассы, когда стоял возле нее на посту. Недостачу обнаружили не сразу, но когда услышал, что это все-таки случилось, дезертировал из части. Он хотел было удрать на Черниговщину, домой, где хозяйничал немец. Перешел линию фронта, но уже в немецком тылу нарвался на своих разведчиков. Встреча была случайной, разведчики его, должно быть, и не тронули бы. Но когда начали расспрашивать, кто он и откуда, Безручко почему-то ужасно струсил и неожиданно выстрелил в одного из разведчиков. Его скрутили и приволокли в штаб дивизии вместе с вражеским «языком».

Рассказ этого подонка до крайности взволновал Кондратюка. Вот с кем уравняла его доля, вот с каким бандюгой он теперь стоит на одной доске!

Но ведь Безручко был сорвиголовой, наверное, и до войны, небось и родился с печатью дьявола на лбу. А он, Иван Кондратюк, вырос среди честных людей, был сыном порядочных родителей, и самого его тоже всегда считали хорошим парнем. Как же это могло случиться, чтобы они вдруг попали в один и тот же сарай, под охрану одного и того же часового?

Думать об этом было тяжелее, чем стоять перед военным трибуналом, страшнее, чем услышать то роковое слово в конце короткого и сухого приговора, решившего все.

Кондратюк медленно лег на спину, и теперь похоже было, что он плывет навзничь. Земля под ним вздрагивала после каждого разрыва немецкого снаряда — они взрывались неподалеку. Вчера гремело дальше. Теперь глухой рокот слышен был и слева, и справа, словно война осторожно обтекала с боков их унылый сарайчик, построенный из ломкого самана. Он слыхал, как за стеной останавливался часовой, тоже, должно быть, прислушиваясь к этому буханью, потом снова принимался медленно шагать туда и назад и снова останавливался, чтобы послушать. Шаги его, вроде бы и размеренные, и медленные, выказывали внутреннее беспокойство. Следя за темпом этой ходьбы, Кондратюк ощущал мельчайшие изменения в ее ритме и, казалось, отчетливо понимал, что у часового на душе. Вокруг происходило что-то тревожное — это ясно. Когда снаряд разрывался справа, а часовой в это время был на левой стороне, шаги за стеной едва уловимо убыстрялись — настолько незаметно, что отметить это могли разве что оголенные нервы. Но Кондратюк замечал эту перемену, и когда часовой достигал правого угла и останавливался на какое-то мгновение, Кондратюк словно бы отчетливо видел, с какой затаенной тревогой человек за стеной вглядывается и пытается уяснить себе, где именно разорвался вражеский снаряд. Так повторялось после каждого взрыва, и осужденный постепенно и сам проникался смятением часового, словно ему было небезразлично, что происходит вокруг и погибнет ли он от случайного осколка снаряда или от пули во время расстрела по приговору трибунала.

Поглощенный наблюдениями, Кондратюк на какое-то время даже забыл о Безручко. А тем временем и тот не был безучастен к событиям, происходившим снаружи. Поведение часового его мало интересовало, но какое-то подсознательное чувство подсказывало, что вражеские пулеметы забрались на восток слишком уж далеко. А поскольку линию фронта он прошлой ночью перешел туда и назад и хорошо помнил, где она пролегала, то и смекал, что немцы продвинулись довольно далеко вперед — теперь сарайчик стоит уже не в дивизионном тылу, а скорее в немецком. Ведь вовсе не обязательно, чтобы их передовые части прорвались именно тут, они могли пробиться с левой стороны или с правой и оставить этот клочок степи позади, даже не задев его!

Утвердившись в этом, Безручко резко сел.