Мост - [20]

— Иди сам проспись. Лучше тебя знаю, что сказать, — отмахнулась Угахви.

А Тражук, с трудом передвигая ноги, прошел на задний двор, залез в тарантас и бормотал под нос какие-то стихи. Там и увидела его Уксинэ, она бежала от подруги домой.

— Что ты тут затеял, Тражук мучи? — удивилась она. — Спать, что ли, собираешься в тарантасе?

— Подойди-ка поближе, Уксинэ. Скажу тебе что-то, — Тражук попытался вылезти из тарантаса, но не смог. — Скажи… Кидери тебе о письме говорила?

— О каком письме?

— Я тебе написал. И стихами, и так. Ей-богу, сам сочинил стихи…

— Да ты пьян, Тражук мучи? Кто же тебе поднес? — Уксинэ, смеясь, скрылась в доме.

— Тражук-то наш лыка не вяжет, — весело говорила она сестре. — Залез в тарантас. Болтает всякую чушь. Отец увидит — прогонит, беднягу.

— Тише! Отец сам поднес, — огрызнулась Кулинэ. — Они пировали все вместе с гостем из Кузьминовки.

— Ну, что гостя угощали, я понимаю, — покачала головой Уксинэ. — А почему Тражук удостоился такой чести?

— Тебя забыли спросить, — совсем разозлилась Кулинэ. — Значит, заслужил…

Кулинэ, хлопнув дверью, побежала на скотный двор и окаменела: Тражук карабкался на сеновал по колеблющейся под его ногами лестнице. Он чуть было не свалился на землю, но повис, ухватившись за край крыши. Наконец он все-таки забрался на сеновал. Кулинэ сбегала за шубой, сама, укрепив лестницу, залезла на сеновал и заботливо укрыла громко храпевшего Тражука.

11

Весенняя страда подходила к концу: осталось посеять просо. Тражук за целый месяц ни разу не видел человеческого лица, кроме опротивевшей ему рожи напарника. Мирской Тимук иногда за целый день не произносил ни звука, объяснялся с Тражуком только жестами.

Однажды утром проснувшийся Тражук услышал скрипучий голос Тимука. Побывавший чуть свет в деревне Тимук сказал, что приехал какой-то гость, Мурзабай распорядился не мешкая ни минуты Тражуку возвращаться в Чулзирму.

Жеребая савраска, на которой ехал Тражук, хорошо знала дорогу. Тражук соображал и все не мог понять, что за гость приехал? Почему его вызывает Мурзабай? Он смутно вспомнил про пиршество у Мурзабая. Ему померещилось, что хозяин — в шутку ли, всерьез ли — прочил его в примаки. Но Тражуку казалось, что разговор шел об Уксинэ. Не было для Тражука другой девушки в целом свете. Уксинэ!.. Он припоминал, что она сама с ним заговорила, когда он сидел в тарантасе. И шубой его накрыла уже на сеновале, конечно, она. Пожалела, значит. Может, Павел Иванович и ей сказал?..

А гость? Какой это может быть гость, что Тражука вызывают так срочно. Мирской Тимук скорее всего напутал…

Но гость, незнакомый человек в городской одежде, с крылечка приветливо улыбался нелепому всаднику на брюхатой кобыле:

— Слезай, слезай, лихой кавалерист, со своего урхамаха. Что, узнаешь меня? — незнакомец немного кривил губы при улыбке, и Тражук узнал друга детских лет.

— Рума-аш! — радостно воскликнул он, сползая на землю с клячи.

— Вот и приезжай к тебе! Еле дождался. Спасибо твой хозяин приютил и распорядился послать за тобой. Какой же ты стал богатырь! На черняшке как вымахал! А мне и пряники не впрок.

Павел Иванович вышел на крыльцо.

— Хорошо поработал, Тражук. Молодец! Можешь отдыхать теперь все время, пока у тебя гость. Вечерком в баньку сходите. Живите! Места хватит обоим.

— Мы с Тражуком, с вашего разрешения, Павел Иванович, расположимся на сеновале, — без тени смущения сказал Румаш.

— Разрешаю, разрешаю, Роман Захарыч, — в тон ему произнес Мурзабай. — Только не куришь ли ты, артист? Пожара не наделайте.

— Не большая беда, если и спалим сеновал, — засмеялся Румаш.

Мурзабай, уходя в дом, сказал уже серьезно:

— Смотри у меня, Тайманчик, не шали! Случись что — самого в огонь кину.

Баня Мурзабая приютилась под старой ветлой на берегу Каменки. От посторонних глаз ее скрывали кусты тальника.

Тражук и Румаш хорошо попарились, хлестали друг друга веником. Раскрасневшиеся, изнемогающие, выскочили в предбанник.

Тражук молча присел на камень, а Румаш и тут разговорился:

— Хозяин у тебя состоятельный, дом и двор у него — что надо, а баня по-курному топится. Думаешь, денег не хватает? Культуры нет, — вот в чем дело. Так, мол, живем, как отцы и деды наши жили. Нет, мы не будем так жить, как отцы! Надо и в чувашской деревне все перевернуть. Ты, Тражук, грамотнее меня, чуть до учителя не дотянул. Не думаешь, чай, вечно жить в работниках у богатея!

— Малость поостыли, — прервал его Тражук, как будто все сказанное к нему не относилось. — Айда, зачерпнем воды, окатимся и — можно одеваться.

Вдруг где-то неподалеку послышались женские голоса.

— Кто это? — Румаш прильнул к дырявому плетню предбанника. — Вижу трех русалок. Нагишом вышли из бани, думают, что их никто не видит. Посмотри, Тражук. Через эту дыру хорошо видно.

Тражук попятился.

— Дай послушать, — ухмыльнулся Румаш. — Обо мне идет разговор.

— К Мурзабаю гость приехал, молодой. Не знаешь, как его зовут? — спросила одна.

— Румаш это, сын Сахгара Святого, — хихикнула другая. — Худой, как шывси[12], востроносый, конопатый. По-чувашски говорит чудно: хлеб у него обед, воробей — не серзи, а салагайк.

— Кто это так честит меня? — спросил Румаш. — Видать, боевая девка.