Мост - [152]

Не только Оля, но и Евграф Архипович и Антонина Павловна старались не волновать паренька. Никто из них ни разу не упоминал при нем имени Румаша.

В Заречье поздней осенью во время праздничного митинга Тарас первым, раньше всех записался в комсомол. Его действительно выбрали секретарем ячейки…

Горе, разъедавшее сердце, постепенно стало отступать. Хлопотное, но полезное дело успокаивало Тараса и бодрило. Все время в заботах, все время на людях. И себе и для каждого комсомольца Тарас находил занятие. Они собирали по селу теплую одежду для Красной Армии, проводили субботники, помогали солдаткам пилить дрова, перевезти сено, приводили в порядок их хозяйство.

Скоро в школе начались репетиции.

В вечер первого спектакля Тарас тяжело заболел.

…Упал грохотавший на голове Тараса мельничный жернов, разбился со звоном, как стеклянный. Тарас боялся, что камень вновь начнет давить на голову, открыл глаза. Оказывается, не на мельнице он, а дома, на кровати…

Не поверил Тарас и вновь зажмурился.

И дом, и кровать, и дневной свет — все это выдумка. Он устал жить в мире сказки. Никакого порядка не было: на голове человека стучит мельница, камень дробится со звоном, как стекло, отец влезает в окно и уходит в дверь, Румаш бегом взбирается на высокий столб, упирающийся в небо.

«Конечно, бредил я, от болезни бредил, — в голове, ставшей вдруг легкой, родилась трезвая мысль, — А сейчас-то я не сплю? А почему же тогда кажется, что лежу в прихожей? Здесь же и кровати не стояло».

Тарас хотел было снова открыть глаза, чтобы проверить, где он, в это время снова зазвенело стекло.

«Нет, это не стекло, это голос Оли. Оля прежде смеялась так. Прежде? Когда это было — «прежде»? Давно-давно, когда отец еще был дома, когда Румаш писал письма. Сколько времени прошло с тех пор? Помню, еще до болезни… Сколько времени прошло? Ставили спектакль, был суфлером, посадили меня у сцены в сколоченный домик. Когда и как оттуда я вышел — не помню. Да, сказали, что умер Микки пичче. Хрулкка мучи пощупал мне лоб, посидел рядом, подержал за руку… Это на самом деле было так или померещилось? Теперь это уже — не бред. А может быть, сплю? Почему так звонко смеется Оля?.. Сказала несколько слов и опять смеется. Но о чем она говорит?

— Смотри-ка, смотри, атте. Румаш смеется…

— Это он во сне смеется. Живая душа сначала смеется во сне! Вон лежит наш мальчик, положил ручку под голову. Что поделаешь, крошечный еще, но уже человек!

— Снова смеется!

— Не кричи так, Уля, Румаша разбудишь, да и Тараса беречь надо. Недавно успокоился…

Тарас прислушивался к переговорам снохи и свекрови, не верил себе, недоумевая.

«Если это не сон, то что это? «Румаш» да «Румаш». «Не верю! — крикнула инге, когда получила черное известие. — Румаш живой». Она всегда так успокаивала себя. И верно, ведь написано не «убит», а «пропал без вести».

Может, и на самом деле жив?! Наверное, не сплю, наверное, Румаш домой вернулся!.. Только почему они говорят о нем будто о маленьком».

Из передней комнаты донесся крик младенца.

Не очень сперва порадовался Тарас, услышав голос нового родственника. Этот выкрик все объяснил, развеял надежду. Но потом вдруг мальчик ощутил счастье, — инге родила, счастлива, смеется.

Тарас позвал: «Оля!» — но голоса его никто не услышал: болезнь измотала. Он не мог даже крикнуть.

Сам он хорошо слышал: к нему кто-то вошел. Не открывая глаз, Тарас понял, это его анне. Вот мачеха постояла возле кровати, вздохнула и снова вышла.

С ясной головой, но не открывая глаз, Тарас полежал еще немного, собираясь с силами.

«До прихода бумаги жили, прячась друг от друга, не называя имени Румаша. Я решил пойти добровольцем в Красную Армию, не пустила Оля. Не послушал я ее, стал убеждать — она расплакалась. Сколько до этого видела горя — сдерживалась, а тут разрыдалась. Все равно пойду. Теперь за Олю нечего бояться. У нее есть маленький Румаш. Оля! Называть «инге» сама не велит.

«Я тебе не инге, а сестра, зови меня Олей, — просит. — Русские, — объясняет, — родных братьев и сестер зовут по имени»…

Когда детского писка не стало слышно, в прихожую вышла Оля. Тарас открыл глаза и с трудом вымолвил:

— Оля, покажи мне маленького Румаша…

Оля, не веря своим ушам, несколько мгновений стояла, глядя на Тараса, наклонилась к нему, обняла, заплакала.

— Что с тобой? Оля! Успокойся! Что-нибудь о Румаше узнала?

— Нет, Тараска, новых вестей нет. Обрадовалась, что ты выздоравливаешь, попросил показать маленького Румаша. Вот и не сдержалась. Есть радостная новость: атте выздоровел и выписался из госпиталя. Только возвращаться домой и не думает. Собирается на Туркфронт к Фрунзе. «Я, пишет, знаю по-киргизски и в политотделе буду нужным человеком». Написала ему и о маленьком Румаше, и о том, что ты болеешь. О большом Румаше не упомянула. И сам он не спрашивает о нем.

— Я сам напишу ему, — сказал Тарас. — Но уверен, он уже знает.

— Эх, Тараска, Тараска! Горе и болезнь и тебя сделали взрослым. Ладно… молчи да скорее выздоравливай. Дел много. Скоро твои товарищи зайдут. Без тебя работа не так ладится. Ждут не дождутся твоего выздоровления. Два месяца… Каждый день заходили…