Мост - [141]

— Я им покажу «капут»! — погрозил он кулаком в сторону леса.

Тарас даже удивился, он никогда не видел Илью таким злым и ожесточенным.

Познакомились они в прошлом году во время народного восстания против карателей. Он хорошо запомнил друга Оли и Румаша. Илюша очень изменился с прошлого года. И голос у него стал другим. А когда выкрикивает невесть какие слова, лицо становится совсем черным. И Тарас смотрел на него удивленными и даже испуганными глазами.

Илюша внезапно смолк.

— Прости, Тараска! Мне теперь предстоит воевать с этими шакалами… Ты же мужчина, становишься все взрослей и выше. Смотри-ка, ты мне уже дорос до ушей! — проговорил он, внезапно ласково прижав Тараса к себе.

Тарас почему-то хлюпнул носом.

— Ты же мужчина! — повторил Илюша. — Так вот и слушай, как мужчина. Оле я не сказал, да и Верук еще не знает. Терпеть не могу женских слез. Тебе знать надо! Действительно, дошла печальная весть, но скажу правду.

О судьбе Румаша я ничего не знаю. О Красной Армии, конечно, ты прав, Санька врет. Не вся армия… Чапаев погиб, вместе с ним штаб дивизии и еще много людей. Говорят, никто не мог спастись.

Тарас не заплакал. Он широко раскрыл глаза и смотрел на Илью не мигая. Сказать что-то Илье у него просто не нашлось ни силы, ни слов… Видя, что мальчик вне себя от горя, заволновался и сам Илюша.

— Бригады Кутякова в Лбищенске не было. Странно лишь то, что нет от Румаша писем. Ведь твой брат не мог быть в штабе Чапаева! — вдруг выкрикнул Илюша, схватив Тараса за ворот рубахи.

— Он был переведен в штаб, в политотдел, — наконец вымолвил Тарас срывающимся голосом. — Он в одном… из писем… он писал нам об этом… Радовался…

Чугунов чуть не застонал.

Он тут же забыл о Тарасе. Одним прыжком вскочил на своего вороного коня, и через мгновение Тарас одиноко стоял на опушке.

Совсем рассвело.

Со стороны села показались еще всадники. Около десяти… Ехали они шагом. Усталый Тарас, ко всему безразличный, слышал их разговор.

— Чугунка надо дождаться! — сказал один.

— Чего ждать! Он приказал: через полчаса без всяких трогать! Давайте-ка быстрее в Самлей! — поторопил другой.

Всадники спросили у мальчика, не проезжал ли мимо парень на вороном коне. Тарас все еще не мог вымолвить слова, показал рукой в сторону Самлея.

…Не заходя в Ягаль, никого не предупредив, Тарас бежал домой. Через поле, мимо Кузьминовки, по тому пути, по которому в детстве — себя не помня от страха, мчался его отец.

Тарас бежит, пока хватает силы, передохнет, отдышится и снова бежит. В голове одна мысль:

«Только Оля бы не узнала. Успеть бы!..»

О себе Тарас не думает. Он мужчина! — так сказал Илюша.

13

Мурзабай давно убедился: живое существо рождается на землю только для мучений. Если взять человека, то он, преодолевая страдания, утверждает справедливость, к чему-то дельному стремится… Исходя из этого, Мурзабай одобрял когда-то христианскую религию.

«Есть бог или нет, а законы веры для рода человеческого благотворны», — думал он частенько.

После гибели Назара он не мог рассуждать спокойно. Даже и месяц спустя его перепутавшиеся мысли не пришли в порядок. Мурзабай и свою Угахви напугал, и людей удивил.

А приход Уксинэ совсем потряс его.

Уксинэ, его родная дочь, не захотела нести долг жены!

И не с матерью, а с ним советовалась, с самым когда-то близким ей человеком в родном доме. Уксинэ хотела бросить мужа и вернуться к отцу.

— Рядом с собой Саньку видеть не могу, брезгую, — объяснила она.

Тогда-то Мурзабай и прогнал навсегда любимую дочь. Сам от жалости к ней едва не плакал, а словно взбесился:

— Брат твой из-за своей дурости головы не сносил, теперь ты снова из-за дурости своей хочешь и себя и отца осрамить. Я не неволил тебя: сама согласилась. Терпи теперь! Роди ребенка! Не смей отказываться от женской доли. Коли не слушаешь меня, то и защиты возле меня не ищи. Хоть из села уходи, хоть прыгай в омут!

Ушла тогда, убежала Уксинэ и с тех пор забыла дорогу в отчий дом. Лишь оставшись один, Мурзабай заплакал, и все-таки не раскаивался.

Раскаянье пришло потом…

В тяжкое раздумье впала молодая женщина. Отчий дом стал чужим, а дом мужа как был чужим, так и остался. А муж хуже чужого! Куда деваться?! Только в омут и броситься!

«Отец велит терпеть. И Кидери терпит, а мужа тоже ненавидит, — успокаивала себя Уксинэ. — Скорее всего, прав отец. Он сказал — роди ребенка! Может, будет родное дитя, все по-другому покажется. И муж станет другим…»

Когда Саньку и Зар-Ехима призвали в Красную Армию, у Кидери уже был ребенок, а Уксинэ только его ждала. Они не провожали своих мужей через мост, не обливались слезами вместе с другими женами. Санька и Зар-Ехим, как и в прошлом году, неожиданно исчезли. Кидери, взяв ребенка на руки, разыскивая дурного мужа, пришла к Уксинэ. Смоляков все сделал, чтобы не оставить подруг наедине.

— Санька уехал в город пораньше, — обратился он к Кидери. — И твой муж от товарища не отстал, не бойся.

— Ваш Санька хитрый, — смело отрезала Кидери. — А мой муж глупый. Оттого что они отправились вместе, ничего доброго не будет, — добавила она.

Скоро по селу поползло позорное слово «беглец».

В прошлом году вся молодежь села скрылась в лесу, и никто не говорил такого стыдного слова. Люди не признавали власти белочехов и учредиловки, на мобилизацию отвечали тем, что селами прятались по лесам. Советская власть народу — своя, и потому тех, кто скрывался от мобилизации, прямо называли «беглецами», а от их жен отворачивались, ругали «дезертирками».