Москвины: «Лед для двоих» - [64]

Там же, в Хакенсаке я услышала от Москвиной:

— Америка учит бизнес-поведению лучше, чем любая другая страна. Это касается не только тренировок, но и отношений с людьми, которые помогают добиваться результата, с прессой, с представителями шоу-бизнеса, которым в США является профессиональное фигурное катание. Я прилагаю очень много сил, чтобы не просто научить Лену и Антона побеждать, но и выработать у них соответствующую психологию.

Тогда в Хакенсаке Бережная и Сихарулидзе только начинали по-настоящему становиться профессионалами. Деньги, заработанные фигуристами после Игр в Нагано (там фигуристы завоевали серебряные медали), позволили им поселиться в самом престижном доме города. Платить за квартиру приходилось более тысячи долларов в месяц, но Москвина одобрила выбор жилья («Они элитные спортсмены и должны чувствовать это сами. Даже когда речь идет о бытовых мелочах».)

В Хакенсаке у фигуристов родилось кредо: «Надо не экономить, а зарабатывать». В американскую жизнь они вливались с удовольствием: Лена обставила квартиру очаровательной, тщательно подобранной антикварной мебелью, сделав жилье очень теплым и уютным, Антон первым делом приобрел огромный плазменный телевизор. Оба выучили язык, получили водительские права, обзавелись роскошными — по российским меркам того времени — «лексусами».

Когда я поинтересовалась у Москвиной, почему для подготовки своих спортсменов к Играм в Солт-Лейк-Сити она выбрала крошечный пригород Нью-Джерси, тренер ответила:

— Незадолго до того, как я всерьез задумалась о переезде в США, мы были на показательных выступлениях в Бостоне. И как-то за завтраком я встретились со своей давней приятельницей Робин Вагнер и ее мужем. Муж у нее бизнесмен и юрист. Сейчас он — финансовый консультант американской федерации фигурного катания, входит в Совет федерации, ведет всю финансовую политику. Сама Робин тогда работала с Сарой Хьюз — как раз в Нью-Джерси. Муж Робин и предложил мне подумать о работе на этом катке. Вполне возможно, что он просто искал интересную компанию для жены. Зарабатывать деньги тренерством ей не было никакой нужды, поскольку она и без этого очень состоятельная женщина, так что работала она исключительно ради собственного удовольствия.

В Колорадо-Спрингс, куда мы с Игорем и спортсменами приезжали много лет на сборы, нам могли предложить только сдельную работу. Перелет должны были оплачивать мы сами, проживание — тоже. То есть жили бы, как и раньше, в семье знакомых, но все равно платили какие-то деньги. А кто бы принял моих ребят? Никто.

Колорадо к тому же далеко. Туда неудобно и дорого добираться. И выбираться оттуда сложно. А Нью-Джерси — практически центр. До Нью-Йорка рукой подать, одних аэропортов три штуки.

Мы сразу сняли там хорошую квартиру, поскольку контракт вполне позволял такие траты. Мы были единственными, кому платили не за конкретную тренировочную работу, а за рекламу нового катка. Я, естественно, при каждом удобном случае везде упоминала, где именно мы работаем, что это за каток, рассказывала, какой он замечательный.

На катке в Хакенсаке к нам прекрасно относились. Как к иностранцам. Свои тренеры — это ведь всегда наемная сила. Перечить хозяевам нельзя, нарушать правила нельзя — сразу могут уволить. Ходишь по струночке. А мы…

Доходило до смешного. Первые годы когда я приезжала с соревнований, по факсу или телефону сообщала директору катка номер рейса. И он всегда лично приезжал за мной в аэропорт. Лишь через два года я поняла, что веду себя довольно вызывающе, срывая человека с работы когда мне нужно и вынуждая его полтора-два часа тратить на дорогу в аэропорт.

Но директор никогда не говорил мне ни слова. И уважительно-предупредительное отношение по отношению к нам с Игорем со стороны всех его сотрудников я чувствовала всегда.

На каток нельзя было, например, приносить собственную еду. Даже специальное объявление на этот счет висело. Мы поначалу этого не знали. Брали с собой бутерброды с икрой, конфеты. Один раз я обратила внимание на то, что старший тренер нашей школы сидя за столом иногда наклоняется над выдвинутым ящиком своего стола и что-то жует. И запах копченой колбасы — на всю комнату. Я не выдержала однажды и говорю: «Крэг, дай колбаски, так вкусно пахнет…»

Он и сказал, что если кто-то узнает, что он ест на рабочем месте, его тут же выгонят. А мы думали, что он — просто жадина.

В Хакенсаке у меня был свободный доступ к директорскому телефону, можно было звонить, куда захочется. Был бесплатный интернет, свой стол, отдельный офис, бесплатный кофе — в общем, куча мелких привилегий. Мы не обязаны были платить катку комиссионные за то, что используем общие помещения дворца — коридоры, парковку. По правилам, если какой-либо тренер занимался со своими фигуристами в этих местах — делал разминку или отрабатывал поддержки — он был обязан за это платить. Нам же никто ни разу не сказал ни слова. То есть своих тренеров там держали в черном теле.

Когда я с Бережной и Сихарулидзе вернулась в Хакенсак после каких-то соревнований, которые Лена с Антоном выиграли, то месяц спустя как-то спросила директора, почему нас мэр города к себе не приглашает? Казалось бы — предвыборная компания в разгаре. И по его реакции поняла, что в Америке это просто не принято. Тем не менее, когда мы собирались уезжать на Олимпийские Игры в Солт-Лейк-Сити, директор катка устроил специальный прием, куда пришли сенаторы, другие влиятельные люди. И вот тогда нас проводили уже торжественно.