Москвичка - [19]

2

По утрам посмотришь вокруг — кажется, сам воздух, лишенный слепящего летнего света, заставляет внимательно ловить редеющие краски городских бульваров, замечать, как при сильном дожде над асфальтом возникают водяные кусты. Еще один такой ливень — последний лист уплывет к решетке водостока. Но нет, ноябрь сопротивляется, он удивительный: в лугах, говорят, расцвели цветы, появились в лесах грибы. Холода подступали исподтишка. В конце месяца купила как-то яблоки с лотка и посмотрела на пожилую продавщицу. У той мерзли руки без перчаток, и она грела их бутылью с теплой водой.

Яблоки были болгарские. Одно — покрупнее и поярче — Ольга Николаевна принесла в палату Снежане:

— Поздрав от родина.

Снежана — такая же черноволосая, как Ольга Николаевна, — поспешно спрятала что-то под одеяло и улыбнулась. Улыбка у нее короткая и какая-то обязательная. За столько лет выработала особую больничную вежливость. Жаль, что девушка сильно располнела от неподвижной жизни, привыкла, наверно, к мучному, к какой-нибудь банице — слоеному пирогу с творогом, а зря. Движения рук у нее неловкие, «поспешность» ее медлительна. Под одеялом Снежана укрыла куклу.

Семнадцатилетняя девушка видела много стран и городов, но все через стекла — из окон поезда, санитарной машины, больничного окна. Об этих странах, об истории народов и городов она много читала, но еще больше расспрашивала, чтобы с ней подольше сидели. В Ленинграде ее осторожно провезли в коляске по всем залам Эрмитажа и Русского музея, но такие путешествия сильно ее утомляли. Здесь, в Москве, в палате стоял телевизор, и вечерами у нее есть какое-то развлечение. Дома, в Болгарии, Снежана часами играла с говорящим попугаем, с пуделем; в больнице она свое одиночество делит с куклой.

Ольга Николаевна не стала ее смущать — вышла за дверь, чтобы девушка успела переложить куклу в тумбочку.

Снежану привезли позавчера, в пятницу. Назначили пирогенал и ЛФК. Уже в субботу Ольга Николаевна провела с ней восемь часов, а в воскресенье — даже десять, перемежая лечебные занятия с рассказами о Москве.

Что и как говорить? Ольга Николаевна сначала терялась. Родилась она в Лепехинском тупике у Покровских ворот, выросла на Сретенском бульваре, школьницей бегала в Тургеневскую читальню, пропадала в общем зале Ленинской библиотеки, а студенткой не пропустила ни одной премьеры театра «Современник», но уже лет десять главной ее Москвой была Москва врачей, ученых, 1-го медицинского института с его «аллеей жизни», где, идя от клиники к клинике, начинаешь с рождения ребенка, проходишь болезни детей, минуешь недуги взрослых и приближаешься… да что об этом упоминать. Москва неотложек, больниц, лабораторий и институтов, Москва конференций, симпозиумов и съездов, Москва издательств, научной медицинской библиотеки, лекций врача на заводах и по телевидению и, наконец, Москва кафе, магазинов, прачечных и комбинатов бытового обслуживания, ибо они тоже нужны врачам и ученым.

Что тут расскажешь? Помогла Снежана, прочтя по-болгарски стихи, в которых угадывалось:

…Перед ними

Уж белокаменной Москвы,

Как жар, крестами золотыми

Горят старинные главы…

— Пушкин. Правилен? — спросила болгарка.

Ольга Николаевна носила пушкинскую фамилию и любила ее. Она никому бы не призналась, что из-за этой фамилии история Пушкина и Воронцовой казалась чем-то ей близкой и волновала со школьных лет.

Но Пушкин, пушкинская Москва!.. Она стала рассказывать с таким растущим увлечением, что у нее закружилась голова — почти не заботясь, все ли понятно девушке с куклой, потом спохватываясь. И конечно, сказала, что поэт родился в деревянном флигеле неподалеку отсюда на бывшей Немецкой, теперь Бауманской, улице и даже нарисовала ей этот домик на бумаге, каким себе его представляла.

Но говорить ли с несчастливой девушкой о любви? У Ольги Николаевны не возникало сомнений. Если Снежана поднимется, для нее ничто не будет потеряно. Она должна жить и любить! И тут снова был Пушкин, его венчание с Наталией Гончаровой в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот (да, да, Снежана, она и сейчас там стоит!) и рисунок церкви — купол, ступени, по которым они шли, колонны. И оброненное Пушкиным обручальное кольцо — дурная примета. И жизнь молодых в Москве — Пушкину тридцать один, Пушкиной — семнадцать. Арбат — рисунок продолговатого каменного особняка. Отъезд через три месяца в Петербург. И глаза Пушкина необычайной голубизны глядят на майскую Москву, улыбаются Натали… Снежана слушала с непроницаемым, строгим, может быть грустным, вниманием.

Руку Ольги Николаевны она оценила:

— Рисунка, как у Пушкин. Още моля!

— Още будет тебе массаж…

…В понедельник случилось так, что некому было снять у больной электрокардиограмму. Пока Ольга Николаевна выясняла причину, пришла Лилиана Борисовна — новый методист больницы. Принесла электрокардиограф и сделала запись. Оказалось, она и это умеет!.. ЭКГ была почти в норме.

Вялова спросила:

— Если я позанимаюсь с больной, у вас не найдется полчаса поговорить с одним человеком?

— Сейчас я везу Снежану на Бауманскую. А кто такой? О чем?

— Корреспондент газеты…

— О! — Щеки Воронцовой недобро порозовели. — Этого не хватало! Тема! И откуда столь быстрые берутся?.. Сегодня похолодало… — заговорила она о другом.