Москвичи и черкесы - [39]

– И прекрасно сделал! – отвечал полковник. – Он здесь так же безопасен, как у себя в доме. Очень желал бы, чтобы ему слюбилось с русскими и чтобы он, наконец, покинул свою трудную, опасную жизнь.

– Али-Карсис находит, – говорил толмач, – что в его настоящей жизни нет более опасностей, чем в другой: человек не вечен, и смерть, когда час настанет, найдет везде свою жертву равно на постели, как и в бою; а покуда судьба над человеком не свершится, для него так же безопасно быть в сражении, как и дома. Он сам находит избранную им жизнь несносною, но делать нечего! Али-Карсис был прежде мирный, богат и слыл лихим молодцем. Его увлекли злые люди к воровству лошадей и грабежам разного рода по Линии; потом с него же без пощады тащили разные пожитки, будто желая задарить начальство и потушить какое-либо подозрительное дело, за которое грозит ему ссылка в Сибирь. Видя, что таким образом его состояние приметно истощалось, он начал отказываться ездить на хищничество.

Тогда ему сделалось еще хуже прежнего: сильные сообщники не переставали его притеснять; наконец, еще и возобновили два затертые дела, где все подозрения падали весьма справедливо на карамзаду, который по наущению тех же сообщников увел казачьи табуны; хотя сами они, выбрав из них лучших лошадей себе, отправили в полумирные дальние аулы. Однажды проведал кунак разбойника, что Али-Карсис на следующий день должен быть представлен и отправлен к суду в город, и оттуда в Сибирь. Узнав об этом, Али-Карсис бежал в горы. Имение его разграблено было сообщниками. Ему ничего не оставалось более делать, как пуститься на разбой, чтобы содержать себя грабежом. Теперь, если б он и захотел покинуть трудное свое поприще, не может, потому что, во-первых – не имеет, чем жить, во-вторых – прежние друзья, видя в нем человека опасного, который может открыть начальству все их поступки, подкупят убийц и лишат его жизни.

– О! Не думай так, Али-Карсис! – возразил полковник. – Нет ничего, кроме Бога, милостивее нашего правительства и милосерднее отца нашего, великого царя. Ты сам должен это знать из множества примеров над твоими единоземцами.

– Да разве нашему брату затевать тяжбы? – спросил Али-Карсис с язвительною улыбкою. – За Кубанью боятся писать бумаги против сильного врага: как раз подошлет убийц и истребит тех, которые думают приносить жалобы.

– Что об этом говорить! – молвил полковник. – Скажи-ка лучше, давно ли ты делал прорыв на Линию?

– Давно! Теперь не время, лошади не в силе.

– Так везде спокойно?

– Везде, только на днях где-то выше удалось семи воришкам переправиться за Кубань, захватить в плен одного казака с двумя лошадьми да женщину с прехорошенькой девочкой; они возвратились восвояси, не будучи никем замечены. Уверяют, будто девочка родом тавлинка. Откуда возьмется здесь тавлинка?

– Где же эти пленные?

– Близ моей деревни.

– Нельзя ли их выкупить?

– Казака и женщину можно, а девочку не думаю: ее купил набожный старик, который ни за что не согласится отдать правоверную русским – ведь наши старики боятся, чтобы дети не забыли своей веры. Чего доброго, она, пожалуй, погубит свою душу!

– Девочки мне не нужно, а о казаке и женщине я узнаю, те ли это, о которых я думаю. Пожалуйста, Али-Карсис, сторгуй их и дай мне знать, чем ты кончишь.

– Хорошо.

– Кто же, полагаете вы, полковник, могут быть эти пленные? – спросил Пшемаф.

– Разумеется, люди, провожавшие маленькую тавлинку Александра Петровича!

– Неужели они?

– Непременно!

Пшемаф задумался, потом предложил Николаше выкупить любимицу своего брата, но этот очень сухо отвечал, что в такие дела не входит; девочка ему не нужна, а денег у него столько нет, чтобы сорить на подобный вздор. Кабардинец говорил об удовольствии, которое принесет Александру выкуп Айшат, но все убеждения его были напрасны – Николаша не хотел их слышать. Если брат выздоровеет, то сам сможет распорядиться, как хочет. Видя, что от него ничего не добьется, Пшемаф обратился к полковнику с тою же просьбою, но старик думал лишь о своей обязанности – выкупить казака и женщину. Исполнив ее, он обещал не упустить случая сделать приятное и Александру Петровичу.

Это успокоило молодого кабардинца, который рассчитывал, как бы воспользоваться присутствием Али-Карсиса и выкупить посредством его Айшат. Александру Петровичу говорить о том было невозможно, он лежал в горячке; одна надежда Пшемафа была на отца Иова. Но священник снабдил малютку деньгами при отправлении, быть может, последними. Пшемаф решился на одно средство, которое оставалось: отказаться от Кулле и употребить деньги на выкуп Айшат. Он пошел от священника опять в дом полкового командира и, найдя в комнате одного Мустафу, сообщил свое намерение, одобренное лекарем.

Разбойник и переводчик скоро возвратились назад. Полковник, желая угодить Али-Карсису, предложил ему яства, но последний отказался под предлогом уразы [41], простился со стариком и вышел.

Пшемаф просил карамзаду отложить на время похищение Кулле и отдал ему деньги на выкуп тавлинки. Разбойник взял их, но предупредил кабардинца, что, быть может, возвращение девочки замедлится несогласием ее хозяина; а чтобы украсть Айшат, надобно прежде с нею ознакомиться.