Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - [15]

— Я хотела бы устроиться на работу, — сказала она.

— А что вы умеете делать? — спросил я.

— Ну, по крайней мере, одним пальцем на машинке, как вы, напечатаю.

И села, по-моему, ко мне на колени, очень плотно. Такая она была жаркая, солнечная. А год был пятьдесят седьмой. Мне — двадцать три. А сколько я мог терпеть, когда мне показывают, как надо печатать на машинке? От нее пахло удивительно, как подсолнухи в степи.

Через час, я думаю, начали стучать в дверь. Это был дикий стук, которого все боялись в те годы. Там уже, за дверью, собралась толпа, а мы не открывали. Я не знал, что делать, потому что открыть — это еще хуже, чем не открыть. Я слышал, как мой друг Кигель кричал: «Он там, он там!» Ну сколько можно было не открывать. Я открыл. И хотя мы имели приличный вид, меня исключили к чертовой матери из комсомола. И так кончилась моя карьера комсомольского секретаря.

— Интересно, как вас называют друзья?

— Те, кто любит, — Мишаня. А был — Жванька, в детстве. И между прочим, был Жванькой, потом стал Жванецким. Жрали какую-то чушь. Макуху жрали. В Одессе, на маслозаводе, выдавливали масло из семечек и оставшиеся выжимки спрессовывали в плитки. Что же макуха напоминала? Вот как ваш магнитофончик, такого же цвета и толщины. А мы их грызли, эти выжатые семечки. Худющим был я.

— А так не скажешь. Видимо, хорошо питаетесь?

— Да, хорошо. Это единственное, что я люблю. Кроме любви настоящей, я люблю поесть. Потому что всего в этой жизни три удовольствия — поесть, любовь и успех приятен.

— Кто готовит известному сатирику?

— Чаще всего ем здесь, в офисе нашего театра. Не очень доволен. Все время горит что-то внутри. Заглушаю содой, чем попало. А люблю очень простые вещи: люблю борщ, люблю гречневую кашу, люблю котлеты и вареный кусок мяса на кости.

— Кого из артистов вы считаете лучшим исполнителем ваших произведений?

— Мариночка, мы ж договорились, что вы будете задавать вопросы, которые никто не задавал. Вот этот вопрос задавали. Эстонцы так говорят: задавал-ли, обижал-ли, где вы был-ли. Все с двумя «л».

— Это были поддавки. Если серьезно, у вас есть фраза: «Наша жизнь никому не нужна, кроме нас, наша смерть никому не нужна, кроме нас». А вам, Михал Михалыч, чья-нибудь жизнь нужна?

— Еще как нужна. И моя жизнь нужна. Но в этом-то вся и штука: я все время испытываю одиночество. Женщина (я снова возвращаюсь к женщине) — она рядом с одиночеством, правда? Женщина всегда возле одиночества мужского. Физическая близость не снимает одиночества, может, только на мгновение… Я иногда себя чувствую как лошадь, которая бегает по кругу. Пробежала круг — колокольчик ударил. Еще круг — опять ударил, дзынь… Мой друг Ширвиндт говорит: пенсию тебе надо оформлять. Жванецкий — пенсионер? Какой кошмар!

— Михал Михалыч, а пари? Уже забыли?

— Держи «Паркер». Дарю…

Один в лодке, не считая… таланта

А в другой кулисе притаился тоже одессит. Тоже темпераментный, но совсем тихий. Молчун с печальными глазами. Они стали еще печальнее с тех пор, как он потерял друга и партнера — Витю Ильченко. И больше не собирается «замуж» во второй раз. Печальный однолюб Карцев. Сегодня Роман Карцев это

Минус друг Витя, плюс друг Миша.

Плюс Москва, минус Одесса.

Плюс высокий гонорар, минус уверенность в завтрашнем дне.

Минус замкнутость, плюс богатая внутренняя жизнь.

Плюс понимание всего вышеперечисленного, минус растерянность, плюс ностальгия… Все плюсы и минусы сошлись в том, что он

ОДИН В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ… ТАЛАНТА

Испорченный артист — В Одессе детей насилуют едой — Искусство ладить с начальством — Однолюб навсегда — Одессизм от Ромы

— У вас богатая трудовая биография: обувная фабрика, фабрика швейных машинок. А почему вы сразу не пошли в артисты?

— В Одессе было театральное училище на уровне Института. Меня не приняли. Мне сказали: «Вы уже готовый артист. Испорченный». Так я поступал шесть раз. В пятый я почти поступил — в цирковое училище на эстрадное отделение в Москве. И вроде бы уже был зачислен. А потом выяснилось, что двоих человек надо было сократить. Отчислили меня и Каплана. Они нашли две фамилии — Каплана и мою Кац. По паспорту и документам я Кац.

И это было не только со мной. Моя сестра закончила Институт культуры. Она не могла устроиться на работу. Ей говорили: «Евреев не берем».

— А когда вы взяли сценический псевдоним?

— А сразу, как к Райкину пришел. Райкин тоже все это понимал. Он говорил: «У тебя фамилия не сценическая — Кац — три буквы, не запомнят». У меня брат был Кац, он сейчас в Америке, фокусник. Он выступал как Карц. А я продлил Карцев. Может, потом кто-нибудь сделает себя Карценишвили.

— Из-за проблем «пятого пункта» анкеты вам не хотелось отъехать?

— Сложный вопрос. Я лично уезжать не хотел. Я понимаю, что работать надо здесь: из наших никто там не пробился. Но дело еще и в детях. Хорошо, что у меня жена русская и дети записаны на ее фамилию.

— Вы так решили — дать фамилию жены, потому что собака бита?

— Во-первых, потому что бита. У нас так все евреи поступают, кто женат на русских. Во-вторых, антисемитизм — порождение не советской системы. Ведь и в России была черта оседлости. Вот такой народ евреи, такая судьба. Один грузин тост говорил: «Я хочу выпить за вашу нацию, которая дала миру Христа и Жванецкого».