Москва за океаном - [44]

— Приключений… Ну и демократию — да, тоже.

— Русских видел там?

— Нет, но техники много было русской.

— Ты кем там был?

— Сначала взрывником, а после пулеметчиком в вертолете.

— Опасная это была работка!

— Yeah! — смеется он беззлобно. И стучит себя по колену, потом по другому. Слышен неживой стук. Там, внутри, — пластиковые суставы — подстрелили снизу из джунглей, когда летел на вертолете.

— Ну и что ты сейчас думаешь про ту войну?

— Та война была stupid (глупая).

— Вот интересно, что ты думаешь про вьетнамцев сейчас?

— У меня против них prejudice (предубеждение). Я с этим ничего не могу поделать. Они наших убивали, мы их, ничего хорошего. Не то что я их ненавижу просто нервничаю, когда они мне попадаются.

— Они что, были сильно жестокие?

— Не больше, чем мы. Одно и то же делали — уши отрезали у убитых и раненых. Самому не доводилось, но наши ребята, другие — случалось и отрезали.

— А вот у ветеранов, говорят, проблемы с психикой и отсюда якобы запои?

— Не знаю насчет всех ветеранов, а у морской пехоты точно с психикой что-то. Это ж люди, профессия которых — убивать. Так чего от них ожидать? Девяносто процентов нашего брата тогда сразу разошлись по тюрьмам — в первые же три месяца, как из армии вернулись. (Вместо "войны" или "Вьетнама" он употребляет относительно мирное слово "армия". — Прим. авт.)

"Морпехи — ненормальные!" — Это он, он сказал, не я.

Фил продолжает:

— Я сам пил день и ночь, как вырывался в увольнение. Не переставая. Это было stupid — пить. Я вот раньше собирал ружья. Было двести стволов, хорошая коллекция! А потом продал все, как запил… Дружки мои все пьют, а я такой один — бросил и два года держусь!

— А ты почему бросил?

— Да я просто понял, что уж совсем допился (и то правда, от хорошей жизни люди ведь пить не бросают. — Прим. авт.). Жена боялась дома показываться, когда я бывал выпивши. А это уж все…

— Тяжело теперь жить, одиноко? Без водки, без собутыльников?

— Нет, я по алкоголю не скучаю. Ремонтирую компьютеры — на дому, надомник я. Самоучка. Всегда думал, что для компьютерщика я туповат. И вот как-то у сына сломалась компьютерная приставка к телевизору. Я ее отремонтировал, ну и стал дальше копаться и научился… И по Интернету общаюсь с людьми — с Германией связываюсь, с Россией. На какой предмет общаемся? Так, рассказываю про свою жизнь.

— Вот ты говорил про сына. Сын взрослый у тебя?

— Сыну двадцать два года, а он все дома живет, с родителями (это для американского быта — клинический случай. — Прим. авт.). Он лентяй! Ведь была у него работа, так он ее потерял — из-за лени. Я его критикую, а он отвечает: "Посмотри на себя".

— Это за Вьетнам он тебя корит?

— Нет-нет. За жизнь, но не за Вьетнам.

— То есть это раньше была антивоенная истерия, а теперь нету?

— Да. Это было когда-то, но уж давно кончилось.

При вопросе про отпускные поездки Фил смеется: не с его доходами путешествовать. Он только за казенный счет путешествовал, ездил за границу, правда, с оружием.

— В Атлантик-Сити ездил пару раз. А так-то — home buddy (домосед). Читаю книжки.

— Да ну?

— Точно! Особо я люблю научную фантастику. Айзек Азимов у меня самый любимый автор.

И то верно — американцы самые удачливые и яркие фантасты.

Америка вообще не похожа на страну, даже на очень чужую, — это как бы другая планета. Ее заселили земляне, и что-то земное тут, конечно, есть. Но в основном просто какой-то Марс… Он у американских фантастов, если вы заметили, часто встречается — может, и не зря, военная такая планета, а чужие планеты и континенты или страны без войн-то не даются.

— У меня книг полно дома! — хвастается, как какой-то "шестидесятник". А ведь раньше дом весь винтовками был уставлен. Вот перемена! Что-то похожее, кстати, и с нашими "шестидесятниками" случилось — они ленинизм поменяли на склонность к демократии…

Мы с Филом договорились еще встретиться и поговорить поплотнее, сделать настоящее интервью, а то что ж, в баре болтать — нешто это серьезно. В назначенное время я к нему приехал домой… Издалека дом смотрелся обыкновенной русской щитовой бедной одноэтажной дачкой на шести сотках. Хлам какой-то совершенно советского беспомощного вида раскидан, а вот еще ржавый остов машины стоит — таких полно в московских, вдали от центра дворах… Для Америки это все бедно… Спросил у соседа, который в своей машине проезжал мимо, и тот меня отослал на ближайшую заправку: там в магазинчике продавщицей работает Салли, жена Фила. Она не знала ничего про мужа, она звала меня еще заходить и смотрела на меня растерянными глазами (я же, глядя на нее, вспоминал рассказ Фила о том, как ей было несладко, когда он уходил в свои запои).

Я после еще заезжал к ней, и звонил Филу, и дозванивался, и снова с ним договаривался, и приезжал на скудные его шесть американских соток. И все зря: похоже было, что он просто не хочет меня видеть. Или запил снова, сорвавшись после двух лет "просушки". Мне иногда даже представлялось, как он прячется в своем щитовом домике или, может, в леске у дороги, раскрашенный в боевые камуфляжные цвета, с одним из своих бывших двухсот ружей, которое чудом сохранилось, и берет меня, подозрительного визитера из коммунистической страны, красного вьетнамского союзника, на мушку и подолгу водит за мной ствол в тяжком раздумье…