Москва в огне. Повесть о былом - [69]

За моей спиной стояла Вера Сергеевна.

Я повернулся так порывисто и радостно, что она невольно обняла меня и улыбнулась той самой улыбкой, от которой замирало сердце и на душе становилось светлее.

— Сестру встретил, оратор? — громко спросил Сережка.

— Да, старшую, — ответил я и, глянув на Веру Сергеевну, тихонько добавил: — Родную…

Ее тотчас окружили, как старую знакомую, и забросали вопросами. Она охотно отвечала всем и каждому и, видимо, для всех была здесь желанным гостем. На ней было все то же синее пальто, на голове котиковая шапочка, через плечо висела сумка с медикаментами, в руках муфта. На сумке был виден красный крест.

Поговорив с ребятами, мы отошли в сторону.

— Ночью вряд ли нападут на нас, — сказала Вера Сергеевна. — Зайдем на наш медицинский пункт — он в общежитии студентов, за второй баррикадой.

По дороге она рассказала мне, что в самом начале восстания на Малой Бронной курсистки и студенты создали медицинский пункт, он уже оказал помощь нескольким дружинникам, раненным за последние два дня. В этом пункте пришлось работать и Вере Сергеевне. Но она работала не только как сестра — с сумочкой медикаментов через плечо она обходила весь район Бронных, останавливалась и беседовала с каждой группой дружинников, защищавших баррикады, ободряла их, призывала к стойкости, объясняла положение.

Тепло и почтительно обращались с ней дружинники головной баррикады; я понял, что ее все знали и уважали. Иначе и не могло быть — ведь это же Вера Сергеевна!

В общежитии окна были завешены, на большом столе горела керосиновая лампа. Тут же лежали горка медикаментов, бинты. Вдоль стены стояло несколько коек, но раненых не было. Две курсистки в полном обмундировании дремали на койках в дальнем углу комнаты.

Вера Сергеевна усадила меня на табуретку около стола, сама устроилась рядом.

Не дожидаясь вопросов с моей стороны, она вполголоса рассказала, что случилось с ней после моего посещения 10 декабря. Оказывается, она была назначена комитетом помощником ответственного организатора Городского района, а когда началась стачка, стала работать в химической лаборатории по заготовке ручных бомб. Но вскоре эту лабораторию пришлось ликвидировать.

— А здесь бомбы тоже имеются? — спросил я шепотом.

— Может быть, — неопределенно ответила Вера Сергеевна, укладывая в свою сумочку заготовленные бинты. — Думаю, что завтра будет горячий день.

— Последний?

Она бросила на меня тревожный взгляд.

— Не надо так думать, дорогой мой. Последний день бывает только для мертвых, а живые борются и побеждают. Понятно?

Этот знакомый вопрос сейчас почему-то особенно взволновал меня. Вот так же и тогда, когда я был еще зеленым юнцом, она терпеливо разъясняла мне, что такое жизнь, что есть счастье, и в конце непременно спрашивала: «Понятно?» А я молча кивал головой и радостно улыбался: передо мной открывался новый мир. Вот и сейчас я не мог оторвать глаз от ее светлого лица…

Мы долго беседовали о разных вещах, но разговор как бы сам собою возвращался к событиям дня. Вера Сергеевна ни слова не сказала о возможности поражения восстания, но я чувствовал, что для нее этот вопрос решен.

Кажется, она что-то знала, но не хотела сказать мне.

Она с ненавистью говорила о поведении меньшевиков и эсеров в эти дни:

— Я не рада, что мои подозрения оправдались на деле. Меньшевики и эсеры уже дважды предлагали сложить оружие. И это в самый разгар борьбы! Мы отказались. А меньшевики сепаратно выпустили листовку с призывом кончать стачку и восстание. Быть может, она уже ходит по рукам…

— Но ведь это предательство! — воскликнул я, пораженный такой вестью.

— Нож в спину! — Вера Сергеевна рывком сняла с себя сумку с медикаментами. — Мы оказались слишком доверчивыми. Товарищ Ленин еще в апреле предостерегал нас от чрезмерного благодушия в отношении наших «союзников» — меньшевиков.

Очевидно заметив мою растерянность, она оборвала речь и резко изменила тон:

— Не унывай, друг, и верь в победу. Она неизбежна… если не сегодня, так завтра. Наше дело бессмертно…

Она была очень бледна и утомлена до крайности. Я посоветовал ей прилечь и отдохнуть, пока тихо.

— Хорошо. Я в самом деле немного устала.

Она проводила меня до двери и, словно желая подтолкнуть меня за порог, обняла одной рукой за плечи и коснулась губами моей щеки.

— До свидания, голубчик!

Я дрогнул… Так мать провожает любимого сына в опасный путь — дрожит за его жизнь, но не хочет лишить его мужества и веры в победу.

У последнего костра

На улице было холодно и странно тихо. Канонада смолкла. Не слышно было и оружейной трескотни. Город молчал. Над Пресней багровыми зарницами полыхало пожарище. Баррикады казались окутанными ватой, улица спящей.

Я невольно остановился и поднял голову. Редкие серые облака медленно плыли по небу, в темных просветах лучисто и ярко сияли звезды. А какая тишина и покой! Да уж не сон ли это?..

У головной баррикады горел еще костер — два бревна и сломанный ящик. Сережка и трое дружинников молча сидели вокруг костра, дремотно опустив головы. Их согнутые фигуры и лица то озарялись вспышками огня, то меркли и темнели, сливаясь с ночью. Тяжело опираясь на винтовку, за спиной Сережки, как часовой, стоял дядя Максим. Только начальник дружины размеренно шагал взад и вперед вдоль баррикады. Он не услышал, как я подошел к нему.