Москва, Токио, Лондон. Двадцать лет германской внешней политики - [30]

Более уместным и лучше обоснованным было беспокойство русских в отношении другой проблемы: они предчувствовали, что переговоры между Германией и западным союзным альянсом закончатся тем, что так или иначе, но Германия станет членом Лиги Наций, что порождало для русских проблему первостепенной важности, а именно: проблему, вытекающую из статьи 16 Договора Лиги, согласно которой на членов Лиги накладывалось обязательство присоединяться к санкциям, которые могли быть введены против непокорных членов Лиги или не в меру агрессивного нечлена. В крайнем случае, членам Лиги придется допускать проход воинских контингентов, осуществляющих санкции, через свои территории. Здесь-то и оживали вновь кошмарные видения нового нападения на защитника пролетариата, постоянно преследовавшие русских. Если такое нападение было бы задумано и исполнено, Германия была бы вынуждена волей-неволей принять в нем участие или, по крайней мере, не препятствовать проходу сил, действующих от имени Лиги Наций, через свою территорию. Этот leitmotiv оставался неизменным на протяжении нескольких месяцев и звучал со все возрастающей силой и в самых разных вариациях.

Торжественные отречения даже от каких-либо намеков на желание отойти от духа Рапалло, высказываемые и повторяемые всеми министрами и официальными лицами, близкими к германскому Кабинету, продемонстрировали свою полную неэффективность в попытках успокоить тревогу русских. Напрасно разъяснялось, что Германия, в конце концов, не может и не будет оставаться изгоем Европы, что рано или поздно она должна попытаться найти modus vivendi с Западом, учитывая свое географическое положение в центре Европы, но что это ни в коем случае не будет означать, что Германия непременно однозначно встанет на чью-то сторону; что все вопросы, касающиеся проблем Восточной Европы, остаются открытыми и должны будут решаться лишь в согласии с Советским Союзом. Камень преткновения - статья 16 - возник на более поздних стадиях этих бесед с русскими, поскольку связь между договором, готовым к подписанию в Локарно, и членством в Лиге Наций была условием, поставленным западными державами.

Первые беседы с русскими убедили нас в том, что Советскому Союзу следовало бы предложить некий политический эквивалент Локарнскому договору с тем, чтобы восстановить равновесие между Востоком и Западом. Идея выродилась в проект, завершившийся подписанием политического договора, в котором вновь провозглашались неизменными дружественные отношения двух держав, и Кремль получал своего рода гарантии против потенциальной опасности, проистекающей из статьи 16. Одним словом, Рапалльский договор следовало омолодить, и это направление мысли привело к подписанию так называемого Берлинского договора.

Долог и труден был путь к этой цели. Нелегко было погасить недоверчивость Кремля. Дело усложнял тот факт, что граф Ранцау разделял тревоги русских и яростно сопротивлялся инициативе Штреземана. Граф питал уважение и некоторую симпатию к министру иностранных дел, но не доверял силе его характера и способности сопротивляться уговорам, соблазнам и посулам западных держав. И он не любил Шуберта, который отвечал ему тем же. Германский посол спорил, скорее, как представитель русских, а не как один из тех, кто должен разъяснять германскую точку зрения русскому правительству.

В ходе одного из продолжительных визитов графа Ранцау в Берлин объединенными усилиями Штреземана, Шуберта, Гауса и моими удалось уговорить его, что следует по крайней мере предпринять попытку убедить советское правительство согласиться с нашей точкой зрения, а также с проектом обсуждаемого договора. Гауе предложил другую формулу, которая, по его мнению, должна была произвести магическое воздействие на умы русских. Я был посвящен в глубочайшие секреты каждого слова, поскольку ум посла Ранцау, питавшего отвращение к самому замыслу, не реагировал на такие тонкости. И наконец план выкристаллизовался. Я должен был сопровождать графа Ранцау в Москву и попытаться все объяснить Чичерину. Ранцау охотно согласился и отложил свою угрозу уйти в отставку.

Была еще и другая сложность, связанная с моей несколько случайной и рискованной миссией в Москву. Переговоры о заключении экономического, консульского и юридического договоров были приостановлены. Руководитель нашей делегации Его Превосходительство фон Кернер, которому тогда было 72 года, настоял на том, чтобы прервать переговоры раньше намеченной даты. Его решение повергло нас, находившихся в Берлине, в бездну отчаяния, поскольку мы рассматривали эти переговоры как наиболее эффективное средство для того, чтобы заполнить брешь, образовавшуюся в наших отношениях с Россией. По крайней мере до тех пор, пока не будет подписан политический договор. В конце концов мне удалось понять мотив, ставший причиной упрямства Кернера: его жена заказала номер в Бад Гастейне и приказала мужу ехать домой. Лишь оплатив стоимость заказанного номера, МИД сумел уговорить фрау Кернер отложить на несколько недель намеченный вояж на курорт.

Третья цель моего визита в Москву состояла в том, что графа Ранцау давно уже следовало уговорить вернуться на свой пост в российскую столицу. На протяжении нескольких недель он не оправдывал надежды всех заинтересованных лиц, ожидавших, что он освободит, наконец, берлинские министерства от давления, которое он оказывал на них.