Москва плутоническая - [2]

Персонаж романа явно лукавит: не было никакой тайны в том, что «предпринимает сейчас профессор Стеллецкий», а дьяки Макарьев и Осипов — его любимые исторические фигуры. Стеллецкому не удалось заинтриговать своими идеями ни одну из государственных инстанций, и находчивый энтузиаст дерзнул придать делу публичный характер: «Тогда я решил обратиться к всемогущему, далеко и верно бьющему печатному слову; проще говоря, я направил стопы свои в редакцию "Известий". Тут я действительно нашел внимание и понимание. 21 марта 1924 г. — историческая дата, переломная фаза в истории поисков библиотеки Грозного в советские дни: в этот день в "Известиях" появилось — всколыхнувшее не только Москву! — историческое интервью под лаконичным заголовком "Библиотека Грозного". Взметнулся вихрь. Москва, казалось, вдруг вспомнила о давно забытом: в ней с удвоенной силой вспыхнул интерес к тайне, так ее волновавшей когда-то, к затерянной кремлевской книжной сокровищнице! … Откликнулась и "Вечерняя Москва", в двух номерах, 81 и 82, от 7 и 8 апреля, пересказом Корнелия Зелинского (Корзелин) "Кремль под землей". Вторила и "Рабочая газета", разразившаяся статьей от 3 марта 1924 года "Подземная Москва" и даже взявшая на себя шефство. Москва, казалось, бредила Грозным и его таинственным кремлевским кладом» [Стеллецкий 1999: 246–247].

Вслед за прессой реагировала академическая наука — было проведено несколько публичных диспутов. Голоса подавались и «за», и «против». В целом отношение было настороженным.

Например, историк Ю. В. Готье подал ехидную реплику: «В лице докладчика мы имеем единственного человека, убежденного глубоко в том, что библиотека Грозного именно в Кремле. Это не был строго научный доклад: нет критики и скептицизма; это была горячая агитационная речь, проповедь!

Обрисовались путь докладчика и свободное обращение с историческими фактами. Например, стоило или не стоило Грозному прятать библиотеку? Докладчик не обратил внимания на библиотеку Московской духовной академии. Вопрос о существовании библиотеки Грозного как был темен до Игнатия Яковлевича, таким и остался после него.

Докладчик затронул цель более важную — исследование кремлевских подземелий. Безмерно приветствую начинание, которое мы имеем в лице докладчика Игнатия Яковлевича. Найдут ли что-нибудь, я лично сомневаюсь … Вместе с тем будет исследована топография подземного Кремля. Если раскопки будут осуществлены, то разрешатся научно весьма значимые задачи» [цит. по: Стеллецкий 1999: 256–257].

Официальная пресса осудила ученых консерваторов — 19 июня 1924 г. в «Известиях» вышла заметка «Кастовая наука». По словам ее автора, знаменательно, что «помимо скептического и часто злоиронического отношения к мерам, предлагаемым тов. Стеллецким для отыскания библиотеки Грозного, и обвинений его в неправильном толковании некоторых исторических фактов, было возмущение той "шумихой", которую вызвал докладчик своими фельетонами о подземной Москве». Напротив, полагал советский журналист, «т. Стеллецкому принадлежит большая заслуга в том смысле, что он именно на страницах газеты, а не в каком-нибудь историческом журнале или специальных, доступных лишь немногим археологических статьях, осветил этот интересный вопрос. Но члены ученого ареопага, археологи из общества "Старая Москва", очевидно, смотрят на это дело иначе и обрушились на тов. Стеллецкого именно за профанирование науки, монополистами которой они, вероятно, себя считают» [цит. по: Стеллецкий 1999: 258].

Жанр «горячей агитационной речи, проповеди» не устраивал ученых, однако идеально подходил для авантюрного романа и массовой мифологии. Потому, с одной стороны, Стеллецкому пришлось ожидать положительной правительственной реакции на проект еще пять лет — до 1929 г., а с другой — идея получила общественный резонанс, в частности, спровоцировав Алексеева на скоропалительное написание романа (в конце текста самим автором в качестве времени работы указан сентябрь 1924 г.).

Отталкиваясь от «шумихи» вокруг библиотеки Грозного, Алексеев реализовал миф «Подземной Москвы», одновременно усложнив его.

«Подземная Москва» — это, во-первых, результат деятельности Ивана Грозного — личности, как нарочно придуманной для роли создателя таинственного клада. Убийца, интеллектуал, насильник — кому же и прятать сокровища. И вот экспедиция натыкается на «подземное кладбище царя Ивана»: «Скелеты лежали в страшном, дьявольском порядке» [Алексеев 1991: 42]. Сюжетный штамп приключенческой прозы — «скелеты близ клада» — значимо перекликается с практикой мистериальных ритуалов, при которых посвященные должны — ради счастливого проникновения в мир сверхчувственного — преодолеть сопротивление «стража порога». Но в романе «скелеты» функционирует еще и в качестве повода для лекции об их «авторе» — Грозном царе: «…эти подземелья, муравленые ходы, кладбище костяков, горящих страшным, мертвым светом в темноте пещер, — все это связано с личностью Грозного царя, насмешника и тирана, личностью, до сих пор еще тусклее освещенной русской историей, чем наши изнемогающие фонарики … странная и зловещая, как хлебнувшая крови сова, фигура московского царя … Кто же он? Вампир, садист, которому один только запах крови бередил ноздри, как хищнику, оголодавшему в пустыне?» [там же: 63-65].