Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами - [45]

Добавил масла в огонь, разгорающийся в душе Смоктуновского, и Андрей Александрович Гончаров, режиссер Московского драматического театра, проводящий отпуск в Махачкале. Вот что писал Смоктуновский:

«— Вы на удивление живой артист, Кеша…

Всех этих славных признаний за последние дни было бы с излишком и для сильного человека на суше, но здесь… в открытом море… Я уже было начал свое большое погружение, и только его вторая фраза: „Где вы учились?.. Что кончили?..“ — заставила меня всплыть.

— По актерскому ничего… ничего… не кончал…

— Ах, вот откуда эта самобытность… Ну что ж, бывает и так. Нужно работать в хороших театрах, где-нибудь в центре. Поезжайте в Москву… Легко, вероятно, не будет — манны не ждите. Но Москва — жизнь, ритм, споры, возможности, борьба — прекрасно, Кеша. Такое количество театров, да хотите, приезжайте в наш — пока молоды, надо. Поиск, творчество — прекрасно».

Правда вот, когда Смоктуновский придет к Гончарову в Москве и попросит принять его в труппу, то неожиданно услышит в ответ:

— Ах, вот куда завела вас ваша… самобытность… Ну что ж, бывает… Работать можно в любом театре, если работать, разумеется… а здесь переизбыток прекрасных актеров… поезжайте куда-нибудь в среднюю полосу России — замечательные театры, насущный спрос на современного актера… в Россию, конечно, в Россию, — легко, вероятно, не будет… манны не ждите, но — ритмы, спор, творчество, поиск, перспективы… пять-шесть премьер в год, вдумайтесь только — прекрасно… возможности, каких просто не сыскать здесь… прекрасно…

Из Махачкалы Смоктуновский перешел в Сталинградский театр имени Горького.

Театр имени Ленинского комсомола все никак не давал Смоктуновскому шанса. Вот, что писал сам Иннокентий Михайлович:

«После вялой двухлетней переписки и переговоров с Московским театром Ленинского комсомола вся несостоятельность моих притязаний стала, наконец, очевидной и для меня. Я вроде очнулся от завораживающего, долгого сна, и мои друзья в Волгограде, где я работал уже два года после Махачкалы, вдруг увидели меня совсем отличным от того, каким привыкли видеть. „Если за пять лет я не смогу сделать ничего такого, ради чего следует оставаться на сцене, — я бросаю театр“, — заявил я. Решив, я освободился от тяжести ожиданий, сомнений и послал в Москву телеграмму: „Уважаемая Софья Владимировна готов приехать постоянную работу тчк сообщите когда в чем сможете предоставить дебют тчк уважением Смоктуновский“.

Софья Владимировна ответила: „Не ссорьтесь театром тчк приезд дождитесь отпуска тчк сообщите чем хотели бы дебютировать тчк уважением Гиацинтова“».

Смоктуновский не хотел больше ждать. Он устал ждать. Пора было действовать.

Он увольняется из театра и приезжает в Москву. На дворе — 1955 год. Сталин умер два года назад, жить стало немного свободней, и о запрете на право проживания в тридцати девяти городах уже никто не вспоминает.

Состоялся показ в театре имени Ленинского комсомола.

«На показ пришло человек двадцать актеров, — вспоминал Иннокентий Михайлович. — Я был полон сил, решимости, настроение было прекрасным — я знал, что и как я должен делать, и даже не очень волновался. И вот уж не знаю, чем объяснить, но по ходу этого домашнего показа раздавались аплодисменты и не раз вспыхивал дружный смех. Это — единственный удачный мой показ в Москве, вселивший в меня уверенность, что мой приезд вполне оправдан и что меня обязательно возьмут.

Софья Владимировна, тряся мою руку, взволнованно и как-то безысходно повторяла:

— Дорогой мой, дорогой… Что же делать? Что ж? Да, да…

— Что делать… брать надо, Софья Владимировна, брать, — под видом шутки протаскивал я затаенную, страшную жажду».

Смоктуновский попал в переплет — в театр его взять отказались, потому что у него не было московской прописки, прописку же он мог получить, только имея постоянную работу в Москве… Замкнутый круг.

Начался марафонский забег по театрам, бесконечный и безрезультатный. На радушный прием никому неизвестному провинциальному актеру рассчитывать не приходилось.

Москва, когда пожелает, такой мачехой обернется, что только держись!

«…Главный режиссер одного драматического театра на улице Горького, шумно подхватывая воздух, наслаждаясь когда-то удачно найденной манерой говорить, совершенно не затрачивая себя на это, мимоходом промямлил:

— У меня со своими-то актерами нет времени разговаривать, а где же взять его на пришлых всевозможных приезжих… и о чем, собственно, вы хотите говорить со мной?

— Я хотел бы, чтоб вы меня посмотрели, послушали…

— Я и так на вас смотрю и слушаю, и, простите, ничего не могу сказать вам утешительного… прощайте…».

Но есть и другие слова Иннокентия Михайловича: «Москва вместе с отверженностью подарила мне и друзей, которые верили в меня, несмотря на мое затянувшееся созревание».

В театре имени Ленинского комсомола Иннокентий Михайлович встретит свою будущую супругу Суламифь Михайловну Горшман. Вот как вспоминает об этом сам Смоктуновский: «В Московском театре имени Ленинского комсомола, где она работала, шел какой-то спектакль. Дверь из ложи отворилась. Я тогда впервые увидел ее. Мгновение задержавшись на верхней ступени — двинулась вниз.