Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами - [16]

В 1920 году жилось в Москве несладко. Голодно, а когда и холодно. Чтобы кое-как прокормиться (точнее говоря — не умереть с голоду), москвичи совершали вылазки в ближние и дальние деревни. Если, конечно, у них было на что выменивать продукты — деньгам тогда веры не было.

Москва страдала не только от нехватки еды, но и от нехватки дров. И, как назло, зимы выдавались не то чтобы холодные, а просто лютые. В железных печках-буржуйках сгорали остатки прежней жизни — заборы, паркетные полы, книги…

Добавьте к этому тиф, туберкулез, смертельный грипп, именовавшийся тогда «испанкой», и не забудьте о разгуле преступности. Что говорить о простых смертных, если даже у самого Председателя Совнаркома Ульянова-Ленина лихие ребята однажды отобрали автомобиль. Небожитель прогулялся пешком, порядком от этого занятия рассвирепел и, разумеется, обидчики тут же были найдены, чтобы вернуть автомобиль законному владельцу и понести заслуженную кару. Карала новая власть сурово, можно сказать — беспощадно, но все равно ходить в те годы по московским улицам боялись даже днем.

Лавочкина и еще двух студентов подселили в квартиру одного из профессоров МВТУ.

Существовала тогда подобная практика, называвшаяся словом «уплотнение». Помните:

«— По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.

— Мы, управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер, — пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома…

— Кто на ком стоял? — крикнул Филипп Филиппович. — Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

— Вопрос стоял об уплотнении.

— Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?

— Известно, — ответил Швондер, — но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живёте в семи комнатах.

— Я один живу и работаю в семи комнатах, — ответил Филипп Филиппович, — и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку».

Профессорская квартира, даром что находилась в самом центре Москвы — на Чистых прудах, кишела крысами, которые жрали все, что можно было сожрать. Вплоть до меховой одежды жильцов.

Но целеустремленный юноша учился на совесть. Он избрал для себя самое сложное из направлений — аэродинамику. Приверженцев этой специализации в училище шутливо называли «ветродуями».

Однако Семен Лавочкин не думал замыкаться в кругу одних лишь профессиональных интересов. Он жадно пользовался всем, что могла ему дать тогдашняя московская культура.

Вместе с женой они ходили в театры, посещали концерты, разномастные поэтические чтения от футуристов до имажинистов. Лавочкин не мог пропустить как интересной лекции в Политехническом музее, так и премьеры в любимом театре «Летучая мышь», располагавшемся в Большом Гнездниковском переулке.

Первым учителем и наставником молодого Лавочкина стал Андрей Николаевич Туполев.

Теоретический курс обучения Семен Лавочкин закончил в 1927 году. Но его еще нельзя было считать настоящим инженером. Согласно существовавшему тогда правилу, до написания дипломного проекта молодой специалист обязан был поработать на производстве, «понюхать пороху», набраться опыта.

Для прохождения преддипломной практики Лавочкин выбрал туполевское конструкторское бюро. Отчасти из уважения к Туполеву, отчасти из желания быть практикантом в «солидной конторе».

Конторы его профиля солиднее, чем туполевская, в СССР не было.

На глазах Лавочкина творилась история отечественного авиастроения. Он проходил свою преддипломную практику на заводе, где как раз внедрялся в серийное производство первый отечественный бомбардировщик Туполева — ТБ-1. О лучшей практике нельзя было и мечтать!

Первые в мире попытки создания летающего авианосца!

Первые в мире опыты по заправке горючим в воздухе!

Первый советский трансатлантический перелет!

Лавочкин защитил диплом в конце 1929 года и окончил МВТУ одновременно с Сергеем Королевым, о котором я тоже расскажу в этой книге.

Ирония судьбы — темой дипломного проекта Лавочкина стал бомбардировщик, а всю свою жизнь он посвятит конструированию истребителей.

Первое место работы инженера Лавочкина располагалось в Москве, на Красной Пресне, в помещении деревообделочной фабрики, некогда принадлежавшей фирме «Мюр и Мерилиз». Лавочкина распределили (или направили на работу) в конструкторское бюро, возглавляемое французским инженером Полем Эме Ришаром.

Анекдот? Нет — чистая правда!

Лавочкина направили охотиться за французскими авиасекретами? Что вы — конструкторское бюро было советским!

Просто в то время для работы в СССР нередко приглашались иностранные специалисты.

Разумеется, доброжелательно настроенные к новой власти. Своих-то не хватало.

Имела значение и «цена вопроса», то есть сумма, которую запрашивал за свою работу иностранный специалист. Так, например, на место Ришара вначале пригласили было известного германского конструктора самолетов Адольфа Карла Рорбаха, создавшего один из самых удачных цельнометаллических трехмоторных авиалайнеров, но жадный немец запросил слишком дорого и остался ни с чем — в СССР приехал не столь знаменитый, но зато куда более сговорчивый Поль Ришар. Недаром марксисты любили повторять: «Незаменимых — нет!». Ну и что с того, что в «послужном списке» авиаконструктора Ришара всего один самолет, да и тот разбился во время испытаний?