Москва: место встречи - [55]

В конце июля 1917 года, освобожденный Временным правительством от должности Верховного главнокомандующего, в фантастическом Лоськовском гнезде (дом 4, квартира 7) поселился генерал Алексей Алексеевич Брусилов. Из очерка военного историка Голикова я узнала, что «во время революционных боев в Москве при обстреле артиллерией восставших здания штаба военного округа мортирный снаряд попал в квартиру Брусиловых. Алексей Алексеевич получил тяжелое ранение в ногу и до июля 1918 года находился на излечении в клинике». И это притом, что за всю свою боевую жизнь генерал не был ранен ни разу!

А дело-то в том, что между Мансуровским и Еропкинским переулками, ровно по тем проходным дворам, где годы спустя прошло детство отца моего и тетушки, мое и моей дочери, проходила линия фронта между «красными» и «белыми». Жилец дома № 3 Евгений Вахтангов так описывал те жутковатые дни: «У нас на Остоженке, в Мансуровском переулке, пальба идет весь день почти непрерывно. Выстрелы ружейные, револьверные и пушечные. Два дня уже не выходим на улицу. Хлеб сегодня не доставили. Кормимся тем, что есть. На ночь забиваем окна, чтоб не проникал свет. Газеты не выходят, в чем дело и кто в кого стреляет – не знаем».

За пару месяцев до рождения моего отца Алексей Алексеевич Брусилов вернулся из клиники домой, а еще через восемь лет 21 марта 1926 года инспектор красной кавалерии скончался от паралича сердца, и папа мой, большой уже мальчик, на всю жизнь запомнил торжественные похороны по высшему советскому разряду с тьмой запрудивших переулок кавалеристов и оркестров. Запомнил и долго еще с увлечением рисовал всадников в островерхих буденновках со звездами. Почет, которым пользовался генерал в советской республике, не защитил Брусиловых от уплотнения. Генеральской семье оставили три комнаты из восьми, в остальные, само собой, подселили чекистов.

А еще через шестьдесят лет, в середине восьмидесятых, в квартире нашей раздался звонок. Я открыла дверь и обнаружила за нею приятнейшего господина – военного историка Александра Георгиевича Кавтарадзе, интересовавшегося, не осталось ли в нашем доме долгожителей, помнящих, где именно проживал генерал Брусилов. Я радостно сообщила военному историку, что такие долгожители имеются – это отец мой и тетушка. И я могу предоставить военной науке фотографию дома Лоськова-Брусилова, сделанную то ли в 13-м, то ли в 14-м году. Впрочем, не исключено, что я ввела военного историка в заблуждение, потому что жительница дома № 11 по Мансуровскому переулку искусствовед Ирина Александровна Кузнецова полагала, что на самом деле генерал жил не в большом доме, а в его флигеле, тоже весьма забавном домишке с двумя симметричными башенками и треугольными эркерами. На наших глазах в том флигеле случился пожар, жителей в мгновение ока переселили и скоропалительно выстроили на освободившемся пространстве многоэтажное кооперативное жилье. А еще Ирина Александровна рассказывала, как в один из октябрьских дней 1917 года Алексей Алексеевич по-соседски зашел к ее отцу-архитектору обсудить происходящее, посоветоваться, как быть, как жить и что делать.

В те же дни московского восстания, едва ли не накануне ранения генерала, с письмом-просьбой взять на себя командование силами сопротивления к Брусилову пришла группа офицеров, одним из которых был Сергей Яковлевич Эфрон, папа девочки Али. Переговоры, длившиеся не менее часа, успехом не увенчались: сославшись на болезнь, Брусилов отказался принять командование. Этот эпизод, а также напряженная атмосфера тех дней лаконично, но чрезвычайно выразительно описаны в «Записках добровольца» Сергея Эфрона.

Что же касается дома Кузнецовых, то эта крошечная городская усадьба, пережившая пожар 1812 года и сменившая на протяжении XIX столетия нескольких владельцев, была и, надеюсь, останется жемчужиной Мансуровского переулка. В 1913 году архитектор Александр Васильевич Кузнецов купил ампирный особнячок у старушки-купчихи Воскобоевой и перестроил его так талантливо и толково, с таким тонким и точным пониманием стиля, что сохранилось, а может, и преумножилось обаяние века предыдущего. Чудесным образом усадьбу под сенью древнего тополя не экспроприировали, и она осталась в собственности семьи. Изюминка усадьбы – крошечная калитка в каменной ограде, и, сколько себя помню, из Мансуровского переулка проникнуть внутрь можно было только через нее. Самый низенький лилипут или мелкий ребенок не старше четырех лет могут войти в калитку, не сгибаясь в три погибели. Все остальные в нее ныряют. Отсюда возникла легенда о человеке-карлике, некогда выстроившем дом с учетом собственных параметров.

И еще одно переулочное чудо – густо, до самой крыши завитый девичьим виноградом брандмауэр соседнего с кузнецовским доходного трехэтажного дома № 13. Поколения мансуровских жителей сменяют друг друга, а виноград, посаженный архитектором, вьется и вьется, завивает и завивает стену, матереет, осенью багровеет и облетает, весной возрождается. А поколения Кузнецовых героически отстаивают виноградные кущи от местного домоуправления, посягающего на него во время изредка случающихся покрасочных работ.