Москва и Запад в 16-17 веках - [45]

Так влияла на Петра обстановка его детства и молодости. Она потрясла его нервы рядом опасностей; она воспитала в нем ненависть к московским порядкам и жестокость к враждебным ему людям; она разрушила его семейное спокойствие и согласие. Словом, она лишила его безмятежного счастья и тихих радостей первой юности. Начало жизни Петра было очень несчастным и испортило его здоровье и его характер.

Мало того: несчастное детство помешало правильному обучению и воспитанию Петра.

Пока маленький Петр жил с матерью в теремах московского дворца, его жизнь протекала по обычному придворному «чину». Окруженный «мамами» (няньками), а затем «дядьками» и «робятками», с которыми он «тешился», Петр проводил свое время в играх военного характера. Царевичу то и дело готовили и покупали «потешные» луки, знамена («прапоры»), барабанцы, золоченые пушечки, деревянные ружья («карабины и пищали»), топорки и сабельки. Лет пяти Петра посадили за ученье. Дьяк Зотов стал обучать его азбуке и складам и по старому обычаю читал и учил с царевичем Часослов, потом Псалтырь, потом Деяния и Евангелие. Тогда же Петр начал и писать. Читал и запоминал он хорошо, а писал плохо. «Почерка его ничто не может быть безобразнее», — сказал один ученый, имевший дело с рукописями Петра. Учился ли Петр в эту пору арифметике («цыфири»), точно неизвестно. Вслед за грамотой и письмом, по обычаям того времени, должно было следовать «граматичное» учение. К царевичу должен был бы явиться ученый монах и начать с ним изучение школьной науки того времени, именно: латинского языка, пиитики, реторики и богословия. Так учились все старшие братья (и даже сестры) царевича Петра, под руководством известного нам Симеона Полоцкого, бывшего образцовым представителем тогдашней схоластической науки. Так бы должен был учиться и сам Петр. Но когда грянул стрелецкий бунт, о монашеской науке не стало речи. Софья не думала об образовании нелюбимого брата. Царица же Наталья Кирилловна совсем не желала пускать к сыну ученых монахов. Они в те годы «прилепились» к Софье и Милославским, держали их сторону, а потому царице должны были казаться опасными недругами. Вот причины, по которым Петр остался недоучкой и не испытывал на себе влияния богословских и схоластических наук, которые в то время считались необходимыми для православного образованного человека.

Оставленный без «науки», мальчик сам находил себе забавы и занятия. «Потешные» села (за исключением разве одного Коломенского) ничем не напоминали Кремлевского дворца. Вместо больших «палат» и «теремов», для царского пребывания там служили обыкновенные, хотя и очень просторные, деревянные дома, в которых никак нельзя было поместить большой свиты. Толпу знатных придворных здесь заменяло небольшое число простой прислуги. Вместо Кремлевских площадей и дворов «за решеткой», потешные дворцы окружены были садами и огородами, а за ними шли привольные поля и рощи. Рядом с потешными усадьбами стояли простые села дворцовых крестьян. В своем Преображенском или Измайлове маленький царь жил не государем, а помещиком. Он широко пользовался простором и простотой сельской обстановки. С дворовыми мальчишками и молодыми слугами — с «Преображенскими конюхами», как их называли в Москве, — Петр создал себе особую, шумную и веселую жизнь. Как раньше в Москве, так и теперь он занят военными играми. Из своих «конюхов» он образовал «полки», названные по селам, где они помещались, — Преображенским и Семеновским; они составляли небольшую «потешную» компанию, с которой царь на сельском просторе играл в войну. Около села Преображенского Петр построил себе «потешный городок» (крепость), по имени Пресбург, вооружил его пушками и в нем начал «службу», во всем подражая настоящим военным порядкам. «Потеха» понемногу принимала вид серьезного дела, и Петр, в увлечении ею, начал учиться тому, что должен был знать военный человек. Между шумными забавами присаживался он с немцем-учителем за «цыфирь» и упражнялся в четырех правилах арифметики, называя их по-латыни: «адицыя», «супстракцыя», «мултопликацыя», «дивизия». Одолев их, перешел он к геометрии и фортификации; затем, чтобы знать, как надлежит строить крепостные стены, как мерить расстояния астролябией или как определить («когда хочешь на уреченное место стрелять»), «сколь далече бомба пала». Всем этим занятным «мудростям» весело было учиться, потому что знания можно было тотчас пустить в дело. Было где построить укрепление, было где пустить бомбу. Так из детских игр, не стесненных городской теснотой и строгим порядком большого дворца, выросла у Петра любовь к точным практическим (прикладным) знаниям. Незаметно для себя Петр готовился стать математиком и техником, тогда как его братья и сестры все были по образованию богословами.

Если за богословской наукой москвичи должны были тогда обращаться к ученым монахам, грекам и малороссам, то за техническими указаниями надобно было идти к «немцам». Петр должен был их видеть на каждом шагу — придворные доктора и аптекари, дворцовые садовники, часовщики и всякие «мастера» были из «немцев». Почти рядом с селом Преображенским стояла большая Немецкая слобода, в которой жили служилые и торговые немцы. Как только Петр стал интересоваться военной наукой, он обратился к немцам в слободу. Оттуда он добыл себе учителей математики и военного дела; оттуда явились к нему мастера «корабельной архитектуры», научившие его строить суда и управлять парусами; оттуда, наконец, пришло к нему знание иностранных языков — голландского и немецкого. Вся семья Петра еще при царе Алексее привыкла пользоваться знаниями и услугами немцев; но никто не привязался к немцам так, как Петр. Он не только приближал их к себе в своих забавах и занятиях, но и завел с ними близкое и дружеское знакомство. Он ездил к ним в их слободу и бывал в их домах и церквах (кирках). Он у них учился и веселился: танцевал на их вечеринках, пировал на их пирушках. И в то время, как одни иностранцы имели на Петра самое хорошее влияние, другие его портили и развращали. Известный нам Патрик Гордон всегда был для Петра серьезным учителем и советником. Швейцарец Франц Лефорт, возведенный Петром в генералы и ставший со временем другом Петра, был ему во многом полезен, но своими пирами и разгулом нанес Петру немало и вреда. Под влиянием друзей-немцев молодой царь стал явно отставать от стародавних обычаев московской жизни, «обасурманел», как говорили москвичи. Про него твердили, что он «уклонился в потехи», оставя лучшее, начал творити всем печальное и плачевное. «Не честь он, государь, делает, — бесчестье себе», — прибавляли другие, осуждая поведение Петра.