Москва и Орда - [47]

Причины похода изложены в послании (так называемом ярлыке Едигея), наиболее ранний текст которого содержится в Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописях. Отсутствие внелетопис-ных списков этого произведения породило некоторую осторожность исследователей по отношению к нему. Так, Л.В. Черепнин именовал послание "литературно обработанным ярлыком", Я.С. Лурье то писал, что ярлык, по всей видимости, подлинный, то оговаривался, что до находки его списков, предшествовавших текстам Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописей, "мы не можем сказать, подлинный это документ или плод литературного творчества. Ч.Дж. Гальперин решительно, но без развернутой аргументации, высказался в пользу того, что послание является подделкой (forgery)¹²⁴.

Первое специальное исследование послания было предпринято востоковедом А.П. Григорьевым. Обоснованно указав вначале, что этот памятник неверно именовать ярлыком, автор в результате анализа текстов, содержащихся в Новгородской Карамзинской, Новгородской IV, Архивской, Никоновской летописях и в издании СГГД, пришел к выводу, что "письмо Едигея" — русский политический памфлет середины

XV в. Оно сочинено во время составления летописного "свода 1448 г.", легшего в основу Новгородской Карамзинской и Новгородской IV летописей.

В суждениях по поводу возможного времени появления текста послания А.П. Григорьев опирался на мнение Я.С. Лурье о составлении так называемого Новгородско-Софийского свода (протографа Новгородской Карамзинской, Новгородской IV и Софийской I летописей) в 1448 г. Но сам Я.С. Лурье позже отказался от такой датировки и отнес появление этого свода к 30-м годам XV в. Другие авторы датируют его 1423 или 1418 г.¹²⁵ Все соображения А.П. Григорьева о связи появления памятника с событиями в Московском великом княжестве в 1446–1447 гг. не имеют поэтому доказательной силы — текст появился гораздо ранее.

Не кажутся убедительными и аргументы автора, призванные показать несоответствие текста послания реалиям 1408 г. А.П. Григорьев считает ошибочным указание на укрывательство в Москве детей Тохтамыша (погибшего в 1406 г.), так как известие Ибн-Арабшаха об уходе Джелал-ад-дина и Керим-Берди "в Россию" не обязательно расценивать как бегство на территорию Московского великого княжества. Но даже если полагать, что в указанном случае речь шла об уходе этих двух Тохтамышевичей на русские земли Великого княжества Литовского, это не значит, что в Москве не мог временно укрываться никто из многочисленных детей Тохтамыша.

А.П. Григорьев видит противоречие между сообщением Рогожского летописца, что Едигей через своего посла уведомил Василия о своем намерении идти на Витовта и указанием письма на прием в Москве Тохтамышевичей как причину похода. Автор почему-то убежден, что в обоих источниках речь идет об одном уведомлении. Между тем очевидно, что ложная весть о походе на Витовта была отправлена в начале кампании, а изучаемое послание — тогда, когда уже произошла "гибель христиан" (упоминаемая в его тексте), т. е. во время осады Москвы или после отхода от нее.

А.П. Григорьеву кажется, что полон несуразностей раздел послания об отношениях Василия с ханами. Он начинается с упоминания о Тимур-Кутлуке, хотя Василий стал великим князем при Тохтамыше; Булат правил ко времени похода не третий год, а второй; утверждение, что Василий никого не посылал в Орду за период от Тимур-Кутлука до Булата включительно, не соответствует указанию Рогожского летописца и Симеоновской летописи, что послы великого князя в Орде бывали. Однако перечень ханов начинается с Тимур-Кутлука, поскольку речь в нем идет о нелояльности Василия к Орде при ханах — ставленниках Едигея; Тохтамыш таковым не был, и при нем великий князь нелояльности не проявлял. Неточности в указании срока правления Булата (хотя и ее наличие было бы недостаточным для подозрения в фальсификации — не исключена ошибка при переводе письма на русский язык или последующей переписке), вероятно, нет: речь может идти не об абсолютном количестве лет, а о конкретных годах; Булат был на престоле уже летом 1407 г., т. е., возможно, взошел на него еще в конце 809 г. хиджры, закончившегося 7 июня, а в декабре 1408 г. шел 811 год хиджры. Что касается посольств в Орду, то внимательное прочтение послания убеждает, что и здесь нет отступлений от реальности.

Согласно тексту, при Тимур-Кутлуке Василий "оу царя въ Орд* еси не бывалъ, царя еси не видал, ни князей, ни стареиших боляръ, ни менших, ни оного еси не присылывалъ", и действительно, в 1396–1400 гг. не фиксируется мирных контактов Москвы с Ордой. В отношении царствования Шадибека сказано только, что "у того еси тако же не бывалъ, ни брата, ни сына ни с которымъ словомъ не посылывал"; о "больших" и "меньших" московских боярах не говорится — очевидно, они в этом время в Орде бывали, через них и поддерживались контакты (установленные, по-видимому, во время посольства Ентяка 1403 г.). Про царствование Булата написано, что Василий у него "тако же еси не бывалъ, ни сына, ни брата и стареишаго боярина" (пропущено сказуемое "не посылывалъ"). Не названы "меньшие бояре", очевидно, потому, что после выступления Едигея в поход в Орду приехал Юрий, отнесенный именно к этой категории. Таким образом, послание абсолютно точно в описании деталей московско-ордынских контактов в 1396–1408 гг.