Москва должна быть разрушена - [2]

Планы обустройства России занимают меня ровно в той степени, в какой это касается обустройства Беларуси в разваливающемся постсоветском пространстве. Поэтому нужно заканчивать с Цымбурским. Москва должна перестать быть столицей России. А где учреждать новую столицу (в Новосибирске или в Новороссийске), я судить не могу. У Марка Твена в «Американском претенденте» излагается пародийный план выкупа Сибири у царя и организация нового государства русского этноса с его лучшими представителями (Твен считал, что в Сибирь царизм ссылал лучших русских). А столицу он предполагал построить новую, где-то в Якутской тундре с названием Освобожденноиванович. По-моему, отличная идея, лишь бы не Новый Ибанск. Есть только несколько пожеланий к новой русской столице. Желательно: 1) чтобы она не называлась по образцу ВладиВостока или ВладиКавказа ВладиЕвропой или ВладиЕвразией; 2) чтобы в ней было хотя бы окно в Европу, а лучше аэропорт; 3) чтобы она была административным центром, а не сакральным городом, типа Рим N+1.

Оставим Цымбурского насовсем, а Москву на время. Москва хоть и центр, но все же только часть целого. А что есть это целое, не очень понятно. Есть много версий, я пока остановлюсь на двух: Целое это империя; Целое это русский мир. Это две принципиально разные онтологемы или чистые идеи, каждая из которых претендует на то, чтобы быть ответом на исторический вызов, который уже понимается в России, но пока не принимается. Обе эти идеи по своему архаичны и по своему модернизированы. С онтологемами можно разбираться в чистом виде, через трансцендентальную критику или через концептуальное конструирование, а можно опосредовано, через коммуникацию с адептами этих идей. Я не стану заниматься идеями империи и русского мира в чистом виде, т.е. чистыми идеями или идеальными объектами, и в обоснование этого могу привести множество причин, из которых достаточно только одной: идеальность таких объектов всегда (без всяких исключений) замутнена. Кто бы не работал с понятием, например, империи, как с идеальным типом или чистым понятием, в этой работе обязательно присутствует романтическая идеализация или страсть. Эта романтическая идеализация или «страсти по империи» переводят любые логические построения в этический план. Иначе нельзя мыслить империю, кроме как абсолютное добро или абсолютное зло. Бывает, что империя может браться в рассуждениях как необходимое зло, или наименьшее зло из возможных, но тогда она (империя) не концептуализируется, а присутствует рамочно, как условие, механизм или фон. В общем, нелепое это занятие мыслить империю как чистое понятие. Все то же самое относится к русскому миру (христиано-германскому, тюркскому или любому иному), хотя это и не так очевидно. Там принципиальнее другие проблемы. Эти проблемы завязаны на поиск смысла существования и этических оправданий жизненного выбора и самоопределения. Но всему свое время. А пока зафиксируем выбор жанра для дальнейшего рассуждения. Обсуждать российское целое я буду опосредовано, полемизируя с адептами имперских и «русскомирских» идей. Даже не столько полемизируя, сколько играя. Мне редко встречались рафинированные адепты, чаще приходится иметь дело с людьми, которые руководствуются идеями не задумываясь о содержании и происхождении этих идей. Для игры можно игнорировать разницу между рафинированными и идеологизированными адептами. Да и так ли она существенна.

Юрия Громыко я отнес бы к рафинированным империалистам. Но однажды он появляется в Минске в составе делегации земств. Я понятия не имею, что это такое, это совершенно вне беларусских традиций, поэтому никогда не интересовался. Т.е. я, конечно, помню из российской истории про земства кое-что, но что это такое в современной России не понимаю. Делегация представляла собой весь букет почвеннического российского патриотизма, приготовленный для экспорта и внедрения в Беларусь. Там и православные священники, земские деятели (?), коммунисты, отставные военные, просто патриоты, теоретики-геополитики и Юрий Громыко. Малограмотная провинциальная публика развесив уши выслушивала все, что привезли, но Громыко этим почему-то не удовлетворился и позвонил мне. Состоялся очень забавный разговор. Круглые глаза, которые делал собеседник, услышав про беларусский патриотизм и про то, что беларусы не русские, я не смогу описать, для этого нужна художественная литература. Не стану пересказывать и обывательский пласт разговора, в котором Громыко вспоминал про свои беларусские корни и кровь, про родственников в Беларуси, про агентов влияния и про оппозицию, которая отрабатывает западные деньги. Это заслуживает упоминания только как подтверждение несущественности различий между обывательским и теоретическим империализмом. Но нужно отдать должное Громыко – он не увлекался такими аспектами.

Интересная часть разговора началась тогда, когда был упомянут Поппер и идея открытого общества. На что последовало рассуждение Громыко об австрийской философии, о Венском кружке, Поппере, Хайеке и о том, что это все декадентское обоснование распада Австро-венгерской Империи. В отличие от монолога, в диалоге важно не только то, что говорится, но и то, когда, кому и зачем. Поэтому и смыслы в диалоге богаче того, что можно обнаружить в отдельно взятом высказывании. Моим ответом на рассуждение Громыко было согласие с высказыванием (за исключением оценки – декаданс). Будь это разговор единомышленников (извращенная форма монолога), согласие собеседника исчерпало бы тему. Но в данном случае оппонент оказался в недоумении: как же так? Понимая «природу» этой философии и этих австрийских идей, я, тем не менее, не отвергаю их. Конечно – говорю я – эти идею создают основу для борьбы с империей как таковой, с одной стороны, и позитивную основу для организации иного, не имперского, уклада и образа жизни и деятельности, с другой.