Москва Булгаковская - [26]

— Таська, а к твоему мужу приходит слава! В издательстве «Недра» взяли «Дьяволиаду»!

— Это что ж, мистическое?

— А, да какая тебе разница! Рукопись принята. Но не дают, черти, больше, чем 50 рублей за лист. И денег не будет раньше следующей недели. Повесть дурацкая, ни к черту не годная. Но Вересаеву очень понравилась.

— Писателю? — Тася тяжело оторвала от подушки пульсирующую, как нарыв, голову. Села, прикрыв глаза. Михаил присел рядом и терпеливо, как ребенку, объяснил:

— Викентий Викентиевич Вересаев был врачом. Много писал. Теперь главный редактор «Недр». Я принес ему «Записки молодого врача», он посмотрел на меня и говорит с подковыркой: «А знаете, молодой человек, чтобы писать о врачах, надо самому быть врачом!»

— А я врач со стажем! — Был удивлен, потом прочел «Записки» и еще один роман.

— А что за роман?

— О киевских переворотах. Помнишь? 1919-й! Гам все наши будут выведены.

— И я?

— Ну… — Михаил замялся. — Это ж еще наметки. Я буду дописывать.

— Дописывай. — Тася поплелась на кухню. Она уже знала, что литературные дела Михаила для нее закрыты. Когда писал в морозы этот киевский роман, так она воду горячую носила, чтобы руки ему греть. А теперь спохватился — надо «дописывать»! Черта с два он про нее вспомнит!

Между тем в стране происходили заметные перемены. Название им было НЭП. «Тягостное гангренозное гниение и безудержное стремление к наслаждениям шли рядом». Образ Москвы 20-х годов в деталях, в настроении, цвете, запахе, красках, шумах блестяще запечатлен Булгаковым в очерках, фельетонах, рассказах, написанных в бодро-насмешливом тоне. (Фельетоны «Торговый ренессанс», «Москва Краснокаменная», «Столица в блокноте», «Москва 20-х», «Бенефис лорда Керзона самоцветный быто-ремонт» и прочие, рассказы «Неделя просвещения, Спиритический сеанс», «Похождение Чичикова», повесть «Дьяволиада».)

Зарисовки, истории, впечатления уличные, театральные, бытовые составляют эти насмешливо-оптимистические «халтуры» Булгакова. Сделанные торопливо, живота ради, они, несмотря на это, искрятся блестками юмора, точных наблюдений, отличаются легким дыханием подлинного писательского мастерства. Саркастические интонации по поводу грядущего благоденствия Москвы и Страны Советов вполне отчетливы, их не услышит лишь глухой.

Но и свое «важное» пишет ночами Булгаков, отработав «поденщину». Признается в дневнике: «Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем».

Купленный по дешевке гарнитур салонной мебели, неутоленная жажда уютного «дома», ковров, боязнь ревматизма и восторг от напирающей жажды писательства — пьянящая смесь ощущений человека, на столе которого лежит еще плохо оформившаяся груда листов — романа «Белая гвардия» — пропуска в бессмертие и залога земного благополучия.

5

Одним из наиболее прочных мест работы Булгакова оказалась газета «Гудок», где он занимал должность сотрудника профсоюзного отдела, писал фельетоны и вел колонку на четвертой полосе. Финансового положения должность в «Гудке» не меняла, но тут собралась группа зубастой молодежи, благодаря которой и при участии Булгакова четвертая полоса транспортной газеты получила известность. Юрий Олеша, Илья Ильф. Евгений Петров и другие юные хохмачи превращали рабочий день в эскападу шуток.

Молодой задор, дружное веселье, острая и едкая выдумка правили в одной из комнат Дворца Труда, этого гигантского редакционного улья, описанного Ильфом и Петровым в «Золотом теленке».

Молодые коллеги Булгакова, чья ранняя юность совпала с годами военного коммунизма и гражданской войны, были порядочно неотесанны, грубоваты либо нарочито бравировали навыками литературной богемы.

В Булгакове все — даже недоступный им гипсовотвердый, ослепительно свежий воротничок и тщательно повязанный галстук, не модный, но отлично сшитый костюм, выутюженные в складочку брюки, особенная форма обращения к собеседникам, с подчеркиванием отмершего после революции окончания «с», вроде «извольте-с» или «как вам угодно-с», целованье ручек у дам и почти паркетная церемонность поклона — решительно все выделяло его из их среды. И уж, конечно, его длиннополая меховая шуба, в которой он, полный достоинства, поднимался в редакцию, неизменно держа руки рукав в рукав.

В мае 1923 года Булгаков записывает в дневнике: «Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет».

А.Н. Толстой с группой «Накануне» вернулся на родину, дабы, как печаталось в «Известиях» с самым благосклонным комментарием, «вколотить свой собственный гвоздик в истрепанный бурями русский корабль».

«Приехал сораспинаться со своим народом», азартно хохоча, сообщал он в кулуарах. Литературная жизнь Москвы обрела стержень — колоритная фигура «красного графа» притягивала всех.

Булгакову, знакомому с Толстым, намекнули: неплохо бы устроить прием в честь именитого возвращенца. Ведь именно он похвально отзывался о материалах молодого, неизвестного писателя, заложив, в сущности, фундамент его известности.

Друзья Булгакова Каморские — Петр и Зинаида, жившие в хорошей квартире в центре Москвы (Ул.